– Но это же не было убийством! – Гольдберг упрямо наклонил коротко стриженую голову. – Я просто хотел помочь человеку. В конце концов, некоторые врачи практикуют эвтаназию…

– Эвтаназию? – Розовски фыркнул. – Это выстрел в висок ты называешь эвтаназией?

– Ну, не совсем, конечно, но…

– К тому же – тридцать тысяч? – насмешливо спросил Натаниэль.

– Откуда ты знаешь?

– Накануне смерти Розенфельд снял со своего счета именно такую сумму.

– Погоди, – Алекс изумленно смотрел то на одного, то на другого. – Значит, это сам Розенфельд организовал собственную смерть?

Розовски отрицательно качнул головой.

– Вовсе нет, – ответил он. – Это Габи так думал. До определенного момента…

– Я хотел… – начал было бывший стажер.

– Помолчи, – поморщился Розовски. – Дальше я знаю. Ты пришел к вилле, выстрелил в человека… Я хочу знать: кем был тот, кто заключил с тобой эту чертову сделку – там, в кафе на Рамбам? Ты знаешь его?

– Нет, я его больше не видел.

Розовски протянул Габи еще один листок, с карандашным наброском.

– Этот?

Габи переводил испуганный взгляд с рисунка на сосредоточенное лицо детектива.

– Этот? – Розовски повысил голос.

– Да, этот.

– Чей это портрет? – спросил Алекс, не отходя от двери. – Покажи, мне не видно… И откуда он у тебя?

– Портрет Шмуэля Бройдера, – ответил Натаниэль. – Мне его вчера нарисовал один знакомый художник с улицы Рамбам. По памяти. На, смотри, – он передал рисунок Маркину.

– Почему именно его?

– Я попросил нарисовать человека, с которым он однажды видел нашего Габи. За несколько дней до смерти Розенфельда… Ты помнишь – Баренбойм видел Шмулика в Кесарии, выходящим из дверей виллы Розенфельда? – спросил Розовски у Маркина. – Зеев решил, что они приятели. На самом-то деле, Розенфельда тогда вообще не было в Израиле. А Бройдер изображал его для нашего незадачливого сыщика. Чтобы при следующем разговоре – том самом, главном, Габи принял всю историю за чистую монету. И просчитались они, пожалуй, только в одном. Габи – не профессиональный убийца. Он не мог преодолеть чувства болезненного любопытства – взглянуть на дело рук своих. Верно? – спросил Розовски у Гольдберга.

– Да. Я вошел в кабинет… после выстрела… – Гольдберг запнулся, проглотил слюну. – Там… там лежал совсем другой человек… Не тот, с которым я встречался… Это было шоком, Розовски!

– Еще бы, – Натаниэль кивнул. – Мгновенно превратиться из чуть романтичного помощника рыцаря-мужа в убийцу неизвестного человека. И тогда ты решил инсценировать самоубийство?

Габи кивнул.

– Мне больше ничего не пришло в голову. В сейфе лежал револьвер. Точно такой же, как тот, который мне вручил Бройдер – в кафе. Я вышел в сад, выстрелил из него в землю, потом вернулся и положил под руку убитому. Хорошо, что это были револьверы – гильзы остались в барабане, не пришлось искать, как было бы в случае с пистолетом…

– Но ведь экспертиза могла бы определить, что стреляли из другого револьвера.

В голосе Гольдберга появилась легкая насмешка, когда он ответил:

– Экспертиза? Не ты ли учил меня не доверять экспертам, поскольку те слишком субъективны и самоуверены. Револьвер той же системы и того же калибра, пуля деформирована, стреляная гильза в барабане… Какая экспертиза, Натан? Любой эксперт будет загипнотизирован уликами.

– Ученичек… – Розовски криво усмехнулся. – Говоришь так, будто я должен гордиться твоими способностями. Но он прав, – Натаниэль повернулся к Маркину. – Единственным проколом оказалась левая рука. Наш друг не знал, что Розенфельд был левшой.

– Естественно. Я же видел его впервые в жизни…

– А второй револьвер?

– Унес с собой.

– Та-ак… – Розовски подошел к столику, помедлил немного, потом налил коньяку в пустую рюмку. Протянул рюмку Габи. Тот молча выпил.

– Тебя шантажировали? – спросил Натаниэль холодно.

Гольдберг кивнул.

– Рассказывай.

– Через три дня после…

– После убийства, – прежним холодным тоном подсказал Натаниэль.

– Да. Она позвонила снова.

– Галина Соколова?

– Да. Она… – Габи замолчал. – Дай мне еще коньяку, – попросил он.

– Наливай сколько хочешь, – равнодушно разрешил Натаниэль. – Но, будь добр, продолжай рассказ. И, пожалуйста, без этих эмоциональных пауз. Они выглядят неестественно.

Гольдберг выпил одну за другой две рюмки коньяка.

– Хорошо, – ответил он. – Дальше. Она заявила, что теперь я должен получить деньги.

– Тридцать тысяч?

– Пятьдесят, – поправил Габи. Он даже позволил себе слегка улыбнуться, видимо, алкоголь оказал на него успокаивающее действие. – При условии, что я выполню еще одно поручение.

– Ах, вот оно что… – протянул Розовски. – Того же рода?

– Ну, можно сказать.

– Шмуэля, – догадался Розовски.

– Да. Дама сообщила, что Шмуэль передаст мне деньги ночью, в три часа, на выезде из города, на мосту. Правда, она не сказала, что это будет тот же человек, который выдавал себя за Розенфельда. Просто проинструктировала меня, как я должен сделать. Она добавила, что этот человек знает о моем участии, что он под подозрением у полиции и в случае ареста, все свалит на меня.

Натаниэль долго молчал, пристально глядя на оживившееся после коньяка лицо Габи. Оживление последнего тут же исчезло, он сделался еще мрачнее, чем в начале вечера.

– Н-ну хорошо, – наконец, сказал Розовски. – Что ты собираешься делать теперь?

– Не знаю, – пробормотал Габи еле слышно. Он как-то сразу обмяк. – Я хочу поскорее избавиться от… от этого кошмара… Забыть, – Гольдберг заговорил сбивчиво и торопливо, словно быстротой слов надеясь придать им убедительность. – Я… сначала я вообще хотел немедленно выбросить револьвер. Но потом подумал, что в этом случае они от меня не отстанут.

– А деньги? – спросил Натаниэль. – Деньги ты получил?

Габи молча кивнул. Розовски задумчиво сказал:

– Видишь, Алекс, как незаметна грань между желанием совершить добро и преступлением.

– Ну да, – горячо подхватил было Габи, не сразу почувствовав иронию в словах шефа. Но поймав ледяной взгляд Маркина, снова замолчал.

– И куда же ты дел револьвер?

– Все в соответствии с полученными инструкциями. Прийти на стоянку рядом с улицей Шаараим, найти там белый «ситроен» номер 37-451-200. Положить сверток с револьвером в незапертый багажник.

– Чья машина?

– Не знаю.

Розовски вытащил сигарету из красной пачки, закурил.

– Ну-с, так… – сказал он. – У меня больше нет желания тебя слушать. Все, что нужно было, я выслушал. Теперь нужно решить, что с тобой делать.

– Странный вопрос, – заметил Алекс. – Звони в полицию, и пусть он излагает свои мотивы в суде.

Гольдберг вздрогнул, но головы не поднял и не сказал ни слова. Розовски, задумчиво пуская дым, смотрел на его фигуру, скорчившуюся на краешке стула.

– В полицию я, пожалуй, позвоню, – медленно произнес он. – Не вообще в полицию, а инспектору Ронену Алону, который ведет расследование по убийству Ари Розенфельда и Шмуэля Бройдера.

Алекс, на всякий случай, ближе подошел к Гольдбергу. Впрочем, тот явно не собирался спасаться бегством. Его поза не изменилась.

Натаниэль резким жестом раздавил сигарету в пепельнице: «Ну и гадость ты куришь, Габи,» – и подошел к тумбочке с телефоном. Поднял трубку, послушал длинный гудок. Снова положил ее на место.

– Вот что, – обратился он к Габи. – Я, пожалуй, дам тебе шанс.

Гольдберг впервые поднял голову и со смутной надеждой посмотрел на хозяина квартиры.

– Я позвоню инспектору Алону, – сказал Натаниэль, – и попрошу его приехать сюда. Мы сделаем вид, что ты ничего мне не рассказывал. Во всем признаешься инспектору, ясно? Это будет явка с повинной, чистосердечное раскаяние, и так далее. Не исключено, что по окончании дела и перед судом тебе даже предложат «сделку с правосудием» – ты заявишь о своем согласии на сотрудничество с органами полиции и – в дальнейшем – с судебной властью. В результате немедленно перейдешь из разряда обвиняемого в разряд свидетеля. Соответственно, и приговор получишь иной – существенно более мягкий.