После короткого отдыха в полдень барабан вновь начал отсчитывать удары, вошел в довольно медленный ритм. Гребцы с тихой бранью принялись работать и ускорили свой подъем по течению. Люди изнывали от усталости, и даже тренированный ветеран начал ощущать ломоту в мышцах и напряжение в суставах. Это была явно непростая работа. Если тяжело ему, закаленному, натренированному в боях и учении ветерану, то каково всей этой физически не развитой шелупони? Тяжело, очень тяжело, он в этом был уверен. А брошенные на своего напарника взгляды подтверждали его размышления. Несмотря на то, что Богдан делал за него почти всю работу, лицо парня кривила мучительная гримаса. Каждое движение весла причиняло боль, и если бы не усердие ветерана, пацана ждала бы плеть, причем не для разовой профилактики. Помогло бы? Кто знает? Парень старался, это было видно, но его тщедушное телосложение говорило о том, что физическим трудом он особо никогда не занимался и здоровьем, и крепостью, и выносливостью был обделен. Но Богдан знал, что порой от таких вот, с виду убогих, можно ожидать достаточной прыти, когда за спиной стоит человек с кнутом или когда поставлен выбор – жить или умереть.

Часть гребцов уже изрядно постанывала и страдала. Плеть перестала помогать, кто-то даже пытался огрызаться, шептал проклятия, но получал повторные удары и замолкал, затаив в душе злобу.

Солнце клонилось к горизонту, слепило их отблесками на воде. Впереди показалась достаточно крупная пристань. Ничего подобного они за весь дневной путь не встречали. Первый этап путешествия явно завершался, и вот она, точка привала. Какой-то поселок, выбранный для остановки. Если они в дне пути от Кракона, то здесь, вероятно, есть и кабаки, и доходные дома. Скорее всего, это была Истра, но ветеран мог ошибаться, на кораблях он раньше никогда не путешествовал, но было очень похоже, что это именно она.

Богдану не верилось, что их погонят ночью куда-то с корабля. Через несколько мучительных минут они с трудом начали швартоваться, загоняя судно в некое строение, по факту походившее на огороженную часть речной глади и берега.

Гребцы, окончив свою работу, вытащили из воды весла и в голос стенали от изнеможения. День выдался не простой, особенно если учесть, что большинство из них никогда не имели дел с тяжелым физическим трудом.

Им вновь раздали по небольшой лепешке.

Затем через небольшой промежуток времени, отведенный на еду, ясноокий вместе с парой арбалетчиков прошли по палубе и выбрали семерых каторжан. В их числе оказался и Богдан. Он глянул на своих собратьев по несчастью и понял, что это, пожалуй, наиболее опасные и сильные мужчины из всех гребцов. Их поднимали по одному, начиная с того, кто сидел ближе всего к носу, вдобавок к кандалам на ногах заковывали руки, и вели куда-то вниз по сходням.

Сопротивляться и говорить что-то наперекор в таком положении казалось бессмысленным. Богдана, как и остальных, повели на мокрые подмостки, где пахло тиной, илом и сыростью, промозглой и отвратительной, а еще – гнилью. Дальше за этим помещением имелся коридор, темный и еще более промозглый. Слева и справа располагались двери, одна из которых была открыта. Именно туда под пристальным надзором отправился Богдан.

Его ждала камера немного лучше той, где он провалялся в последние дни перед отплытием. Чуть побольше, по крайней мере, можно было по диагонали растянуться в полный рост, и не такая воняющая. Видимо, здесь все же прибирались. Но недостаток тоже имелся. Сырость! Солому вроде бы меняли не так давно, но она уже успела заплесневеть. Благо, хоть не сгнила.

Дверь за ним захлопнулась, и он остался в темноте, один на один со своими мыслями. За день он, было, умудрился совершенно от них избавиться, поглощенный трудом. И вот все размышления вернулись. Спаслись ли его Росена с Зорей или нет? Морок навели на него в пыточной, или все – сущая правда, и дочка у них? Куда они плывут? Будет ли возможность сбежать? Как скоро она представится? На что стоит рассчитывать, чего ждать? Кто на корабле представляет для него опасность, а кто в случае чего может стать союзником? Увы, ответов на все эти вопросы у него не имелось, и они давили нерешенным грузом.

Богдан собрал солому кучнее, отбросив наиболее отвратные пучки, разместился, насколько это было возможно в такой ситуации, и попытался уснуть. Натруженное тело расслабилось, провалилось в сон и...

Мерзкий голос, говорящий, словно напевающий эту фразу, которую Богдан уже два десятилетия без малого пытался забыть, но та каждый раз всплывала в памяти.

– Рыцарь славный, рыцарь храбрый, – смешок, – спаси деву ото зла…

Раскрытая пасть существа, которое язык не повернулся бы назвать женщиной, и тем более – девой. Окровавленные, рваные, растрепанные одежды, все в крови. Этот багряный цвет везде – на земле, на лохмотьях, на телах, валяющихся у нее под ногами, на деревьях, на листьях, на ветках. Везде. Все в крови, и он, совсем еще юнец, стоит с мечом в руке.

Холод подступает к сердцу, сковывающий ужас накатывает волнами, кошмар, которого ни до, ни после он не испытывал, сколько ни вспоминай. Кажется, что вот-вот – и остановится сердце, и этот непостижимый холод принесет смерть.

Запах, бьющий в ноздри, травы, кровь и мускус.

– Рыцарь славный, рыцарь...

Ужас, ползущий по телу, словно змея, леденящий, убийственный, обжигающий...

Богдан дернулся и вырвался из липкой пучины сна. Его трясло, он промерз до костей, окоченел так, что зуб на зуб не попадал. Ветеран вскочил, врезался головой в потолок, схватился за ушибленное место рукой, выругался. Из соседней камеры раздалась ответная брань. Богдан сел на кучу соломы, прижимая руку к ушибленному месту.

– Бездна, – процедил он.

Брань из соседней камеры утихла так же быстро, как и началась. Видимо, своими воплями Богдан разбудил кого-то. Но сил ругаться у того уже не было. Переход на веслах вымотал всех. К тому же орать было довольно глупо, зачем привлекать внимание стражи?

Он терялся в догадках, прошел ли час, мгновение, или ночь уже шла к концу? Понять было невозможно. Ветеран привалился к стене, холодной, липкой от копившейся здесь влаги, попытался вновь отключиться. Так он и провел остаток ночи – полулежа-полусидя, силясь хоть немного поспать.

Утром за ним пришли и вернули на корабль, на то же место, где он до этого сидел. Богдан чувствовал себя уставшим и разбитым. Камера, кошмар и сырость – не лучшие спутники крепкого и здорового отдыха. Но, видимо, спать ему в ближайшее время придется именно так, и это не самый плохой вариант. Впрочем, ему к подобному не привыкать.

Те, кто ночевали на судне, выглядели не лучше. Помятые лица, усталые, осунувшиеся. Тяжелый день на веслах и не менее отвратная ночь в неприятных условиях, где негде было разместиться лежа, давали о себе знать.

Чуна, который, казалось, похудел еще больше, встретил Богдана с мукой на лице.

Когда стража ушла, он прошептал:

– Как думаешь, сегодня все повторится?

– Да, – Богдану хотелось усмехнуться, но это выглядело бы глупо. Не до смеха было в такой ситуации, совсем не до шуток.

Короткий ответ вызвал на лице Чуны ужас. Парень застонал и обхватил голову руками. Закачался из стороны в сторону, что-то нашептывая.

– А ты думал, что тебе принесут кусок свежего, хрустящего хлеба, поставят кружку эля, да положат под бок бабенку попышнее? – все же Бугай нашел где-то в глубине души силы на шутку. – Нет, теперь будет только так, если не хуже. Привыкай.

Казалось, что парень его не слышит. Он стонал, шептал что-то, взывал к богам и проклинал все, на чем стоит свет. Вообще большинство гребцов, по наблюдениям Богдана, выглядели так, что еще один, максимум, два таких перехода – и работать на веслах они не смогут. Что поделать, вот он – отбор, какой есть. До места им оставалось, по прикидкам ветерана, два дня на веслах. Тех, кто не справится, возможно, прикончат на месте. Зачем на каторге слабые?