Адам возник в Раю – из красной глины.

Когда кричит сова и мчит Война,

Я знаю, что легенда нам дана –

Как изъясненье красочной картины.

Цветы – в снегах, цветы растут – из тины,

Цветы цветут, – когда идёт Весна,

И в Осени – нам власть цвести дана,

И сказочный расцвет кристалла – льдины.

Всем пламенем, которым я горю,

Всем холодом, в котором замерзаю,

Тоской, чьим снам ни меры нет, ни краю, –

Всей силой, что в мирах зажгла зарю,

Клянусь опять найти дорогу к Раю:

Мне Бог – закон, и боль – боготворю.

Я стал как тонкий бледный серп Луны,

В ночи восстав от пиршества печалей.

Долг. Долг. Должна. Я должен. Мы должны.

Но я пришёл сюда из вольных далей.

Ты, Сильный, в чьё лицо смотрю сейчас,

Пытуй меня, веди путём ордалий.

В мои глаза стремя бездонность глаз,

К ордалиям он вёл тропинкой сонной:

Весы, огонь, вода, полночный час,

Отрава, плуг в отрезе раскалённый,

Сосуд с водой, где идол вымыт был,

Змея, и губы, и цветок замглённый.

Их десять, страшных, в капище, кадил,

Их десять, совершеннейших пытаний,

Узлов, острий, их десять в жерлах сил.

Вот, углубилось зеркало гаданий.

Став на весы, качался я, звеня,

Был взвешен, найден легче воздыханий.

Прошёл через сплетения огня,

И, вскрикнув, вышел с ликом обожжённым.

В воде, остыв, забыл о цвете дня.

В полночный час я весь был запылённым,

Меж тем как к Тайной Вечери я шёл.

Я выпил яд, и утонул в бездонном.

Горячим плугом, возле серых сёл,

Вспахал такую пашню, что поныне

Там только жгучий стебель рос и цвёл.

Сосуд с водой, где идол был, в гордыне

Я опрокинул, влага потекла,

Семь дней пути лишь цвет цветёт полыни.

Змея свила мне тридцать три узла,

И я возник посмешищем дракона,

Дробя собой без счёта зеркала.

Я губы пил, но я не видел лона,

К которому я весь приник, дрожа,

Отверг губами губы, в вихре стона.

И длинная означилась межа,

На ней цветок был, царственник замглённый,

Коснулся, цвет его был шар ежа.

Я десять воплей издал исступлённый,

Я десять, в пытке, разорвал узлов,

И был один, дрожащий, побеждённый.

А в зыбях сна был гул колоколов.

О, то был час, – о, то был час,

Когда кошмары, налегая,

Всю смелость выпивают в нас, –

Но быстро опознал врага я.

Был в вихре вражьих голосов,

Но шёл путём ведуще-тесным,

И при качании весов

Был найден ценно-полновесным.

Как золотистое зерно,

Как самородок, в прахах цельный,

Как многозмейное звено,

Что держит якорь корабельный.

Не рыдая, дождался я огненных рдяных ордалий,

  Не вздыхая, смотрел, как горит, раздвигаясь, костёр,

Самоскрепленный дух – как клинок из отточенной стали,

  Человеческий дух в испытаньях бывает хитёр.

Я припомнил, как в дни возвещений, что знала Кассандра,

  Человеческий ток был сожжён в прославленье погонь,

Я припомнил тот знак, при котором, горя, саламандра

  Не сгорает, а лишь веселит заплясавший огонь.

И взглянув как Весна, я взошёл в задрожавшее пламя,

  Отступила стена, отступила другая стена,

Через огненный путь я пронёс многоцветное знамя,

  И, не тронут огнём, наклонился к кринице без дна.

И помолясь святой водице,

Её ничем не осквернил.

От благ своих дал зверю, птице,

Был осребрён от звёздных сил.

Был позлащён верховным Шаром,

Что Солнцем назвал в песне я.

Предупреждающим пожаром

Я был в провалах Бытия.

Полночный час я весь окутал в тучи,

Поил в ночи, для должных мигов, гром,

Псалмы души зарнились мне, певучи,

И колосились молнии кругом.

Насущный хлеб от злой спасая чары,

Я возлюбил небесное гумно,

И я восполнил звёздные амбары,

Им принеся душистое зерно.

Ах, яд в отравных снах красив,

  И искусился ядом я.

Но выпил яд, заговорив,

Я им не портил стебли нив,

В свой дух отраву мысли влив,

  Я говорил: Душа – моя.

О, я других не отравлял,

  Клянусь, что в этом честен стих.

И может быть, я робко-мал,

Но я в соблазн ядов не впал,

Я лишь горел, перегорал,

  Пока, свечой, я не затих.

Я с Богом не вступаю в спор,

  Я весь в священной тишине.

На полноцветный став ковёр,

Я кончил с ядом разговор,

И не отравлен мой убор,

  Хоть в перстне – яд, и он – на мне.