Зелья Я знаю много ворожащих зелий. Есть ведьмин глаз, похожий на луну, Общипанную в дикий час веселий. Есть одурь, что к густому клонит сну, Как сусло, как болотная увяза, Где, утопая, не приходишь к дну. Есть лихосмех, в его цветках проказа, Есть волчий вздох. Есть заячий озноб. Рябиньи бусы хороши от сглаза. Для сглаза же отрыть полезно гроб, В могиле, где положена колдунья, И щепку в овсяной протиснуть сноп. Ту гробовую щепку, в Новолунье, Посей в лугах, прибавь чуть-чуть огня, Взрастёт трава, которой имя лгунья. Падёж скота, оскал зубов коня, Дыб лошадиный, это всё сестрицы Травинки той, что свет не любит дня. Вот конница, все кони легче птицы, Но только лгуньи поедят в лугах, Бегут вразброд и ржут их вереницы. Из тысяч конских глоток воет страх, Подковы дрябнут, ноги охромели, Оскал зубов – как ранний снег в горах. Я знаю много, очень много зелий. Заговор о конях
Глубокий след. Пробитый след. Округлый след коня. В игре побед мне дорог след. Завет в нём для меня. Возьму струю. В него пролью. Возьму струю отрав. Где вихрь погонь? Он хром, твой конь. Горит огонь меж трав. И сто коней, циклон коней, гей, гей, коней твоих, Сгорел, смотри, в лучах зари. Бери врагов, мой стих. Бег Песок вскипал. За мною мчались Мавры. Но лёгок был мой черноокий конь. И в этой зыби бега и погонь Горели мы как быстрые кентавры. Мне чудилось – в висках гремят литавры. О, кровь моя! Кипи! Колдуй! Трезвонь! Я мчусь как дух. Лечу как ведогонь. Как ветер, в чьём волненье блещут лавры. Уклонных гор, кривясь, разъялась пасть. Во мне не страх, а хохот и веселье. Во мне полёт, и пляс, и вихрь, и страсть. В крови коня ликует то же зелье. Лечу. Летим. Хоть в Ад на новоселье. Лишь только б в руки вражьи не попасть! Царевич из сказки Я был царевичем из сказки, Всех мимоходом мог любить, И от завязки до развязки Вёл тонко-шёлковую нить. Хотел громов, мне были громы, Хотел мечты, плыла Луна, И в голубые водоёмы Лилась от Бога тишина. Но, мир по прихоти целуя, Я встретил белого коня, Его причудливая сбруя Вдруг озадачила меня. Чтобы горячий зверь, который Огню и буре побратим, В такие был одет уборы, Он, чей порыв неукротим. Глаза газели, грудь девицы, И шея лебедя, а хвост Метал июльские зарницы И огнепыль падучих звёзд. А перепевный звон подковы, Обутых в звук руды копыт, Был вечно старый, вечно новый, Как стебель, вставший из-под плит. И на таком-то, вне закона И вне сравненья, скакуне Кроваво-красная попона Уродством показалась мне. На этом диве превосходства, Кому меж звёзд была тропа, Седло являло с гробом сходство, Подвески были черепа. А кто в седле, понять нельзя мне, Нельзя мне было в миг чудес: Закрыв глаза, я лёг на камни, Открыл глаза, а конь исчез. Лишь перепевною подковой Звенел он где-то вдалеке. И вот уж ниткою суровой Стал тонкий шёлк в моей руке. Уж не царевич я медвяный, Я бедный нищий на пути, Не знающий, в какие страны За подаянием идти. Мне сказки больше незнакомы. Лишь грёза молится одна, Чтоб в голубые водоёмы Лилась от Бога тишина. Упрямец В былое время аист приносил Малюток для смеющихся малюток. Вся жизнь была из сказочек и шуток, И много было кедра для стропил. Курились благовонья из кадил Весь круглый год в круговращенье суток. Я сам сложил довольно прибауток, Звенел для душ, и мёд и брагу пил. А ныне что? В рычанье шумов ярых Лишь птицы мести могут прилетать. Душа людей тоскующая мать. Вся мысль людская в дымах и пожарах. И лишь упрямец, всё любя зарю, С ребёнком я ребёнком говорю. Саморазвенчанный
Он был один, когда читал страницы Плутарха о героях и богах, В Египте, на отлогих берегах, Он вольным был, как вольны в лёте птицы. Многоязычны были вереницы Его врагов. Он дал им ведать страх. И, дрогнув, страны видели размах Того, кто к Солнцу устремил зеницы. Ни женщина, ни друг, ни мысль, ни страсть Не отвлекли к своим, к иным уклонам Ту волю, что себе была законом, – Осуществляя солнечную власть. Но, пав, он пал – как только можно пасть, Тот человек, что был Наполеоном. |
