Молчание Молчанье выделяется – из сосен ночных, И в грёзе отражается – как спетый стих. То чьё стихотворение – в дремоте ночной? Не ведаю – но пение меж ветками и мной. Под солнцем ослепительным – в жужжанье пчёл И в пенье птиц пленительном – я звуки к числам свёл. Но было то играние – не так, как сейчас, Сейчас поёт молчание и мой глядящий глаз. Безгласно тени тянутся – от сучьев сосны, Но взоры не обманутся – в них звон струны. И глаз ласкает взорами – всю музыку ветвей, А сверху вторят хорами – планеты мглы моей. Верным путём
Путём соответствий, До пленительных следствий, Из дробящихся чисел могучий извод, – Я рею рядами, Прохожу чередами, Довожу до свиданья вселенских свобод. Четыреликий Дух и воля – это ветер, что свистит в крылах орла. Дух с высот причинно веет. Вечность есть и жизнь была. Страсть и сила – это лики льва и жаркого быка. Ярки розы красной крови. Сила голоса громка. Дух крылатый, львинотелый, быкогрудый Сфинкс твердит: «Знаешь тайну? Помнишь Вечность? Знаешь тайну Пирамид?» И не знаю что́, я знаю, иль не знаю тайну я. Но во мне есть дух орлиный, и тверда душа моя. И не знаю, что́ я помню, иль не помню смыслы плит. Но как Апис, гордый Апис, весь мой дух огнём горит. И не знаю что, спугну я чару тьмы, иль не спугну. Но для всех вещаний Мира я нашёл в душе струну. Возле Сфинкса тихо мысля, невдали от Пирамид, Я смотрю, как в час заката Небо заревом горит. И пока пески Пустыни рдеют, словно тени роз, Я, смотря со Сфинксом в дальность, не боюсь ничьих угроз. Звериное число Да не смутит несведущих сегодня То, что им было ведомо вчера. Не праздная в моих словах игра, И каждый зверь есть стих и мысль Господня. Я тех люблю среди зверей земли, Те существа старинные, которым Доверено священным договором, Чтобы они как вестники пришли. Меж птиц мне дорог Одиновский ворон, – Его воспел сильнейший в знанье чар, Среди земных болид небес, Эдгар, В веках тоски рунический узор он. Мне дорог Нильский демон, крокодил, Которому молилась Египтянка, Желанна мне Яванская светлянка, Мне дорог путь от мошки до светил. Наш соловей, как рыцарь, слит с Луною, С Венеры прилетела к нам пчела, Змея из Преисподней приползла, Был послан с ветвью мира голубь к Ною. И кит был нужен в повести земной, Лик Вечности являет черепаха. Моя душа – внимательная пряха, Кто в пряжу слов проник, тот мудр со мной. От предельности Заколдованная воля в вещество вошла. Тяжела людская доля – быть в цепях Добра и Зла. Зачарованная сила завлеклась собой. Всё, что будет, всё, что было, сказка Глуби Голубой. Мы опять изменим лики, спрятав седину. Наши замыслы велики, мы должны встречать Весну. Разрушая изваянья, мы ваяем вновь. Ты, в которой всё – сиянье, брачный день свой приготовь. Мы опять увидим степи там, где города. Разрушая наши цепи, мы поём: «Живи, Звезда». Мы в степях, где день погашен, возведём шалаш. Мы опять с безмерных башен возгласим, что праздник – наш. Тяжела людская доля – камни громоздить. Нет, легка. Светла неволя, если разум крутит нить. Чрез столетья пробуждая сам себя в веках, Вижу я рожденье Мая в первозданных лепестках. Здесь я помню, хоть неясно, что дышал я – Там. О, тебя, что так прекрасна, никому я не отдам. Здесь стою я на пороге, веря в звёздный счёт. Говорят, что сказка Боги. Вон, я вижу их полёт. Сказка Месяца и Солнца Юноша Месяц и Девушка Солнце знают всю длительность мира, Помнят, что было безветрие в щели, в царство глухого Имира. В ночи безжизненно-злого Имира был Дымосвод, мглистый дом, Был Искросвет, против Севера к Югу, весь распалённый огнём. Щель была острая возле простора холода, льдов, и метели, Против которых, в багряных узорах, капли пожара кипели. Выдыхи снега, несомые вьюгой, мчались до щели пустой, Рдяные вскипы, лизнувши те хлопья, пали, в капели, водой. Так из касания пламени с влагой вышли все разности мира, Юноша Месяц и Девушка Солнце помнят рожденье Имира. Капля за каплей сложили огромность больше всех гор и долин, Лёг над провальною щелью тяжёлый льдов и снегов исполин. Не было Моря, ни трав, ни песчинок, всё было мёртвой пустыней, Лишь белоснежная диво-корова фыркала, нюхая иней. Стала лизать она иней солёный, всюду был снег широко, Вымя надулось, рекой четверною в мир потекло молоко. Пил, упивался Имир неподвижный, рос от обильного пира, После, из всех его членов разъятых, выросли области мира. Диво-корова лизала снежинки, соль ледовитую гор, В снеге означились первые люди, Бурэ и сын его Бор. Дети красивого Бора убили злого снегов исполина, Кости Имира остались как горы, плоть его стала равнина. Мозг его тучи, и кровь его Море, череп его небосвод, Брови угрозного стали Мидгардом, это Срединный Оплот. Прежде всё было бестравно, безводно, не было зверя, ни птицы, Раньше без тропок толкались, бродили спутанно звёзд вереницы. Дети же Бора, что стали богами, Один, и Виле, и Ве, Звёздам велели, сплетаясь в узоры, лить серебро по траве. Радуга стала Дрожащей Дорогой для проходящих по выси, В чащах явились медведи и волки и остроглазые рыси. Ясень с осиной, дрожа, обнимались, лист лепетал до листа, Один велел им быть мужем с женою, первая встала чета. Корни свои чрез миры простирая, высится ствол Игдразила, Люди как листья, увянут, и снова сочная тешится сила. Быстрая белка мелькает по веткам, снов паутинится нить, Юноша Месяц и Девушка Солнце знают, как любо любить. |
