Сосредоточие Мне нравится спокойно говорить, Там в сердце средоточье бурь качая, На сжатье рук лишь взглядом отвечая, Прося распутать спутанную нить. Не слишком ли легко кричать, громить, Всю тишину, от края и до края, Будя, дробя, волнуя, разрывая, – Не лучше ли разъятость единить? Художник любит делать то, что трудно: Плотиной сжать свирепый ход морей, Пригоршней зёрен вызвать шум стеблей, – Заставить пыль светиться изумрудно, Велеть лесам, чтоб пели многогудно: Не это ли есть волшебство царей? Два бога
Тецкатлипока, с именем мудрёным, Был в Мексике дразнитель двух сторон, Влюблённик стрел, избегов, оборон И плясок боя по обрывным склонам. С победой ли, с тяжёлым ли уроном, Но биться, бить, сражаться, сеять стон, На лоне многократных похорон Быть новых битв неистощимым лоном. Но возле гор, где зоркий Нагуатль, Ацтек, взрастил могучие магеи, Где кактусы узлят клубки как змеи, – Вода морей, чьё имя нежно, Атль, Поёт, что, расцветивший орхидеи, Красив змеиный бог Кветцалькоатль. Псалом Земли Я слышу, как вдали поёт псалом Земли. И люди думают, что это на опушке Под пенье звонких птиц костёр любви зажгли. И люди думают – грохочут где-то пушки. И люди думают, что конница в пыли Сметает конницу, и сонмы тел легли Заснуть до нового рыдания кукушки. И льнут слова к словам, входя в псалом Земли. Искры тайн Будут планеты проходить в своих орбитах. Будет комета. И новая Луна. Полчища маленьких раковин разбитых Снова принесёт нам океанская волна. В днях измельчит их движенье влаги буйной. В днях измельчит их – их повторный поцелуй. Дни их источат в той пляске поцелуйной. Вот лежат песчинки. Прибрежный вихрь, ликуй. В зыбях песчаных, как золотом обитых, Догоранья Моря, мерцаний строй и ряд, Грёзы предельные раковин разбитых, Искры тайн подводных в последний раз горят. Клубок Я взял клубок, но не подозревая, Что будет нить прястись сама собой В узоры алый, жёлтый, голубой, Клубок скользнул, в нём власть была живая. И к нити нить мечтой перевивая, Закрыв глаза, стоял я как слепой. Узор к узору шёл наперебой, Означилась вся повесть огневая. Вдруг захотел я отшвырнуть клубок, Но сам упал, растерянный, разбитый. И, встав, прочёл решенье рдевших строк: – Ты окружён неотвратимой свитой, И будешь прясть, доколе, из минут, Часы твой праздник белый не сплетут. Если хочешь Если хочешь улыбнуться, улыбнись. Хоть не хочешь обмануться, обманись. Хочешь птицей обернуться, прыгай вниз. Пропасть с пропастью на дне звеном сошлись. Ты над жизнью посмеёшься, весь шутя. Ты в Безвестность оборвёшься, не грустя. Ты в Неведомом проснёшься. И хотя В жизни жил ты, вновь ты встанешь как дитя. Только, если, самовольство возлюбив, Возмечтав, что в недовольстве ты красив, Ты проснёшься, заглянувши за обрыв, Будешь падать, форму формой заменив. Будешь падать. Будешь падать ты. И лишь Отдохнёшь, опять в падении сгоришь. Век за веком будешь падать в гром и в тишь, И на том же месте то же совершишь. Сон Спустившись вниз, до влаги я дошёл. Вода разъялась предо мной беззвучно, Как будто ей давно уж было скучно Ждать странного. Лишь малый произвол В игранье сил, – сомкнулась влага снова, Меня отъяв от воздуха земного. И шёл я, не дивясь иным мирам. Я проходил в том бытии подводном, Смотря, как вьются в танце хороводном Виденья снов, как с ними вьюсь я сам. А над громадой вод ненарушимых Светила нам плывущая Луна. И я узнал, скользя в сквозистых дымах, Что тень любимой мне всегда верна, Узнал, что в бездне дней неисследимых Душе поможет жить любовь одна. Плита Немые ветви сон мой закачали, Цветами доходя до темноты, Каждением из дыма и печали, – Видением из дальних дней, где ты, Куда уж больше досягнуть нельзя мне, Где я с тобой лишь в зеркале мечты, – Безвестный знак на придорожном камне. Мойры
Ты вела меня спокойно. Ты вела и улыбалась. Уходила, усмехаясь, в неизвестные поля. На краю пути былинка еле зримая сгибалась. Ветерок неуловимый реял, прахом шевеля. Я оставил дом родимый, гумна, мельницу, амбары, Золотые сгроможденья полновесного зерна. Все от ранних мигов детства сердцу ведомые чары, Вот за мной зима и осень, юность, лето, и весна. Предо мной единодневность, вне привычных сдвигов года. Вне закона тяготенья по земле иду легко. Но не радует сознанье совершенная природа, Ухо ловит звуки пенья, там, родного, далеко. Песнопения успенья, равномерный звон кадила, Воплощался в цвет лиловый благовонный фимиам. И полянами фиалок ты беззвучно уходила, И потоком водопадным свет лился по сторонам. Но пред странным косогором я застыл в недвижном страхе: – Вот, такие, как и снились, ткут, прядут, число их три, Это Норны, это Мойры, это Парки, Пряхи, Пряхи Это Судьбы, Суденицы, на пожарищах зари. Замыслительницы роков, и ваятельницы далей, Восприемницы-ткачихи волоконца без конца, В угаданиях зачатий, приговорщицы ордалий, Испытующие чувством воспалённые сердца. Очи юны, кудри стары, нити, нити, пряжа, пряжа, Ткань нисходит океаном, в каждой капле есть зрачок. Смотрит пена, смотрят волны, и в высоком небе даже Вместо Солнца глаз глядящий, бледный Месяц – бледный Рок. Безграничная всезрящесть, всеобъёмность шаткой ткани, Облекла моё сознанье в многоликий душный склеп. И опять мне захотелось быть в незнанье, быть в обмане, И, склонясь пред младшей Мойрой, я, закрыв глаза, ослеп. А когда глаза раскрылись, чья-то тень ушла бесшумно, И дрожащими руками тщетно я искал тебя. Я под ивою плакучей. Вижу сад, амбары, гумна. Зыбко вижу и не вижу, как мне жить, Любовь любя. |
