Сначала мы отнеслись к ним немного свысока — у нас всё же и Пожарская, и Буревая, и я, и ещё пара сильных ребят, тот же Воронов. Но уже после первого раунда стало ясно — это не прогулка. Это рубка. И в ней каждый удар — на вес золота. А поражение — недопустимо.

Помню нашу первую групповую стычку — нас с Пожарской выкинули два на два, против этих двоих, Алмазовой и Медвежего. Они тогда смотрелись как непобедимая связка: воздух и земля, скорость и защита. А мы? Мы были просто двумя сильными одиночками, которых поставили рядом.

Алмазова парила над ареной с надменным видом, будто брезговала прикасаться к земле. Магия воздуха в её руках вела себя, как хищная птица — точная, резкая, смертоносная. Порывы ветра приходили неожиданно: то сбивали с ног, то резали по коже, будто тонкими лезвиями. С каждым её движением в воздухе что-то шипело, гудело, угрожало.

Медвежий же держался, будто изначально врос в землю. Вокруг него поднимались валуны, каменные щиты, и каждый его шаг отзывался глухим гулом. Он шёл напролом, не отвлекаясь, не торопясь — как землетрясение, которое не остановить.

Мне досталась Алмазова.

Пожарской — Медвежий.

И началось.

Алмазова сразу ушла в воздух — легко, почти бесшумно. Первый удар пришёл со спины, как хлопок по плечу — и меня впечатало в песок. Я вскочил, поднял щит, попытался определить, откуда она нанесёт следующий. Бестолку. Она двигалась, как буря — неуловимая, бесформенная, злая. Я только и успевал, что ставить огненные завесы, надеясь хоть немного сбить её темп.

Откуда-то сбоку полыхнуло жаром — Пожарская сегодня разошлась не на шутку, отбиваясь от каменных шипов, выраставших из земли. Их бой был громкий, тяжёлый, как схватка титанов. Наш — быстрый и рваный. Две разные войны, в пределах одной арены.

Я всё ещё помню, как впервые за этот поединок попал по Алмазовой — огненная стрела прошила вихрь, и она на секунду сбилась с траектории. Она не упала. Но взгляд, который она мне тогда бросила… Будто я оскорбил само небо.

А после начался сущий кошмар. Атаки сыпались со всех сторон, щиты трещали под градом воздушных лезвий, а я лихорадочно думал как выйти из этой ситуации. Внезапно в голову пришел план на грани безумия, но выбирать было не из чего. Найдя взглядом княжну, я убедился, что она вполне успешно сдерживает виконта и заорал привлекая ее внимание.

— Алина! — боги, хоть бы она меня поняла! — ЖГИ!

Во взгляде Пожарской сперва мелькнуло непонимание того, что я от нее хочу, и я уже было упал духом, но тут же спустя мгновение ее лицо озарила хищная улыбка. Отлично. Практически одновременно, мы с ней выпустили пламя на волю выжигая все, до чего могли дотянуться. Арена за секунды превратилась в пылающий ад.

Вокруг нас взревело пламя. Стены жара сомкнулись, пламя взметнулось ввысь, закручиваясь в спирали и рывками ползло по арене, прожигая воздух. Воздух… именно он и дал сбой. Алмазова попыталась было подняться выше, но наткнулась на шквал горячих потоков и потеряла устойчивость. На мгновение её вихрь разлетелся клочьями, и я, сквозь жар, успел заметить, как она, впервые за бой, в панике метнулась в сторону.

Медвежий, похоже, пытался вытянуть к ней каменный мост, но тот рассыпался ещё на середине — его магия плохо шла сквозь раскалённую почву. Пожарская же, словно в своей стихии, шла вперёд, не моргая, и, кажется, кайфовала от происходящего. Она всегда любила действовать грубо и прямо, а тут для этого был идеальный момент.

Я же прикрыл глаза и направил пламя в сторону, где чувствовал Алмазову. Слышал, как она пытается прорваться сквозь жар, как ветер вьётся, срываясь на хрип. Но здесь, сейчас — воздух ей не подчинялся.

В какой-то момент арбитры забили тревогу, и над ареной вспыхнули барьеры отмены. Нас просто выдернули из огненной мясорубки, будто котят из кастрюли. Огонь затих, а мы с Пожарской тяжело дышали посреди закопчённого песка. Рядом кто-то кашлял. Пахло палёным. Очень палёным.

— Вы оба, — сказала Агатова, глядя на нас с еле заметной ухмылкой, — полные идиоты. Находчивые, но идиоты. Повторится — в медпункт вас понесу я лично. В мешке.

Но глаза выдавали ее с головой. Она была довольна. А значит, мы сделали всё правильно. С тех пор на всех групповых поединках возникло правило: "Крапивина и Пожарскую в пару не ставить". Было обидно, но в то же время весело и приятно.

Однако нечто действительно странное случилось, когда меня поставили один на один против другой огненной шестерки из параллельной группы.

На первый взгляд — ничего особенного. Парень был чуть выше меня ростом, крепкий, с хмурым выражением лица и, как выяснилось, с приличным опытом. Его пламя было плотным, тяжёлым, с ярко выраженной формой. Поначалу я держался, отбивался, контратаковал, но чем дольше длился бой, тем сильнее становилось давление. Он знал, что делает. Я — угадывал на ходу.

Он гонял меня по арене как ребенка, осыпая ударами — то клинками, то плетью, то шарами, — и я уже начинал откровенно задыхаться. Барьер гудел от перегрузки, и каждый следующий щит давался все тяжелее. Кто-то что-то кричал со стороны, но я уже не разбирал слова, все слилось в один сплошной белый шум.

А потом — грудь резко обожгло.

Будто кто-то ткнул мне в рёбра каленым железом. Я инстинктивно схватился за грудь и почувствовал, как ожог идёт сквозь рубашку — от самого сердца. Амулет. Мамин амулет.

Я не знал, что он вообще делает и делает ли что-то вообще. Мать сказала — на удачу, мол, отец носил. И я просто повесил его на шею и забыл. Но сейчас он… что-то открыл.

Случилось это ровно в тот момент, когда противник метнул в меня огненное копьё — быстро, чётко, без замаха. И в этот момент, я не просто увидел его… Я почувствовал. Почувствовал пламя. Его плотность, жар, дыхание. Почувствовал его и понял, что могу сделать.

И перехватил его.

Даже не подумав. Просто взмахнул рукой — и копьё, будто послушавшись меня, остановилось перед самым моим щитом и полетело обратно еще быстрее. Врезалось прямо в грудь моего оппонента и сбило его с ног. Все заняло доли секунды. Никто толком ничего не понял. Даже я.

По итогу, победу присудили мне, посчитав, что я развеял технику и сразу атаковал. Но я точно знал, что это не так.

Когда вернулся в общежитие, достал мамин амулет и понял, что с ним что-то произошло. Он больше не был потемневшим, как раньше. Он стал чётким, рельефным, как новый. И из-за этих изменений стало предельно ясно, что это не просто безделушка на удачу. Это был герб. Чей — я понятия не имел, но чувствовал, что это как-то связано с тем, что случилось на арене.

В тот момент я понял, что что-то в моей жизни снова изменилось. И я не знал, что с этим делать.

Михаил Владимирович просматривал бумаги у себя в кабинете. Подписывал одни, откладывал другие, третьи — сразу в корзину. Всё шло как обычно, пока дверь не распахнулась без стука. Агатова вошла быстро, почти на грани допустимого.

— Ваше сиятельство, прошу прощения за вторжение. Вы велели докладывать обо всём необычном, что касается Крапивина.

Он оторвался от бумаг и устало выдохнул, но без раздражения.