Кто ты была, хозяйка этого гребня? Куда вас всех унесло, словно осенние листья?

Мысли обрывает едва уловимый звук.

Не скрип и не стук – просто... нарушение тишины. Как рябь на поверхности мертвого озера.

Правая рука сама потянулась к арбалету, пальцы привычно обхватили рукоять. Я замер, превратившись в слух.

Переулок. Узкий, как горло бутылки. Груда разбитых ящиков, из-под которых торчит что-то блестящее – возможно, осколки зеркала.

– Выходи. – Мой голос прозвучал громче, чем я планировал.

Тишина в ответ. Но теперь я чувствовал – там кто-то есть. Сердце забилось чаще, но не от страха – от того странного возбуждения, что всегда появлялось перед схваткой.

Я сделал шаг вперед, и тогда…

Глаза.

Два огромных темных озера, полных такого первобытного ужаса, что у меня непроизвольно сжались кулаки. За ящиками притаилось существо – нет, девушка, маленькая, как подросток, но по изможденному лицу видно – ей давно не тринадцать.

Ее грязные пальцы впились в разорванный подол платья, словно пытаясь прикрыть им рану на руке – красную, воспаленную, с желтыми подтеками гноя. Когда я сделал еще шаг, она вжалась в стену, будто пытаясь провалиться сквозь нее.

Что-то в этом жалком комочке дрожи заставило мою руку отпустить арбалет.

Я медленно опустился на одно колено, чтобы не казаться таким огромным.

– Ты ранена?

Она не ответила, только губы ее задрожали, обнажив сломанный передний зуб.

Я достал флягу, и металл блеснул в утреннем свете. Девушка зажмурилась, как от удара.

– Пей, – я поставил флягу на землю и откатил ее к ней ногой.

Я медленно подношу ладонь к груди.

— Зоран.

Мое имя падает в тишину, как камень в болотную трясину. Девушка прижимает флягу к перепачканным губам, делая несколько жадных глотков. Вода стекает по ее запыленному подбородку, оставляя чистые дорожки, словно слезы.

— Как тебя называть, сестра?

Она лишь сильнее сжимает флягу, и я замечаю, как дрожат ее пальцы — тонкие, изящные, но покрытые царапинами и грязью. Глаза — два темных озера, в которых плещется буря: страх борется с надеждой, недоверие — с отчаянной потребностью в помощи.

Я стискиваю челюсти.

Врата ждут. Северный путь зовет. Но бросить ее здесь — все равно что предать самого себя.

— Пойдем со мной, Весняна, — говорю я мягко, называя ее весенним именем, ведь встретил ее на рассвете. Моя рука застывает в воздухе, не приближаясь.

Она съеживается, будто ожидая удара, но глаза уже не дичатся так сильно.

— Клянусь оружием и честью, не причиню вреда, — в голосе прорывается металлическая твердость. — Рана твоя гноится. Нужен травник.

Ветер играет ее спутанными волосами цвета спелой ржи, треплет оборванный подол рубахи. В ее позе читается вековая покорность судьбе, но теперь сквозь нее пробивается что-то еще — робкое любопытство.

Я провожу ладонью по щетине, ощущая усталость.

— Ладно.

Осторожно, как берут птенца, выпавшего из гнезда, я накидываю на ее плечи свою куртку. Она не сопротивляется, но и не помогает — будто зачарованная.

— Пойдем, Весняна.

Мы идем медленно, я нарочно громко стучу сапогами по камням. Она семенит следом, держась на расстоянии двух шагов, готовая в любой миг обратиться в бег.

Елисей поднимает голову, когда мы входим в лагерь. Его глаза расширяются при виде девушки.

— Кого привел, боярин?

— Молчит. Ранена, — бросаю я, чувствуя, как девушка прячется за моей спиной. — Полечи ее.

Елисей хмурится, но кивает. Протягивает руку, как к дикому зверьку.

— Иди-ка, милушка. Покажи, где болит.

Девушка смотрит на меня, и в ее взгляде — немой вопрос.

— Он не тронет тебя, — говорю я, и странное тепло разливается в груди. — Я... вернусь.

Поворачиваюсь к выходу, но ее тонкие пальцы вдруг цепляются за мой рукав.

— ...Радослава, — выдыхает она, и голос ее хриплый, как скрип древних ветвей.

Я замираю.

— Радослава?

Она кивает, тут же опуская глаза, будто испугавшись собственной смелости.

— Хорошо, Радослава. Вернусь.

Ветер усиливается, неся с собой пыль и песок из Пустошей. Врата ждут.

Бросаю последний взгляд на лагерь и шагаю вперед — навстречу тайнам этого проклятого города.

Елисей.

Раны чистые. Гной вымыт, воспаление спадет через день-два, если приложить правильные травы.

Я откидываюсь на пятки, вытирая влажные руки о подол рубахи. Девушка — Радослава — сидит передо мной, склонив голову. Ее пальцы нервно теребят край моей перевязи, но когда я коснулся раны отваром из коры дуба, она не застонала. Только губы плотно сжала, да веки дрогнули.

— Терпкая штука, знаю, — пробормотал я, промывая порез. — Но лучше, чем загноится.

И тут она неожиданно ответила:

— Можно было добавить щепотку золототысячника. Чтобы жжение меньше было.

Голос тихий, робкий, но слова... слова точные. Я поднял брови.

— Разбираешься в травах?

Она сразу замкнулась, будто спохватилась. Потом едва заметно кивнула.

Больше она не проронила ни слова.

Кто ты, девочка?

Я поднялся, отряхнул колени.

— Одежда на тебе — тряпье. Сейчас найду что-нибудь.

Дом, который мы заняли, хранил следы спешного бегства, но кое-что полезное осталось. В сундуке нашел женскую рубаху — простую, домотканую, но чистую. Немного великовата будет, но лучше, чем то, во что она сейчас одета.

— Вот. Переоденься.

Она взяла одежду, не поднимая глаз, и скрылась за перегородкой.

Я тем временем принялся за еду. Нарезал остатки вчерашнего мяса, подбросил в котелок горсть сушеных грибов, которые нашел в углу. Пока варилось, размышлял.

Радослава.

Знает травы. Но не хочет говорить. Боится? Или скрывает?

А еще... Зоран.

Я помешиваю варево, задумавшись.

Он изменился.

Не внешне — нет. Все тот же стальной взгляд, та же твердая поступь. Но что-то…

Я почувствовал это, когда промывал ему рану три дня назад. Его плоть под моими пальцами — горячая, почти обжигающая. И энергия…

Я нахмурился.

Магия.

Но не та, к которой я привык. Не спокойная, размеренная сила земли, которую используют травники и знахари. Нет. Это что-то другое. Живое, пульсирующее, словно раскаленный уголь под пеплом.

И сегодня, когда он привел девушку…

От него исходило странное тепло.

Что с тобой, Зоран?

За перегородкой послышался шорох — Радослава выходит.

Я откладываю мысли. Время для вопросов будет позже.

Сейчас нужно накормить девушку. А потом…

Потом разобраться, что за игра началась в этом проклятом городе. И какую роль в ней отвел нам всем Зоран.

Князя тут нет, его приказы сейчас не имею веса. Я должен служить Зорану. Он выглядит хилым, но в нем есть сила, невероятная, незримая сила. Сам я тут не выживу. Нужно примкнуть к сильнейшему.

Я заметил их первым — силуэты Мурана и Артема, вынырнувшие из-за покосившегося забора. Слишком рано. По плану они должны были обследовать кварталы до полудня.

Что-то не так.

Но я лишь поднял руку в приветствии, продолжая помешивать варево.

— Нашли что-нибудь?

Артем плюхнулся на бревно, швырнув под ноги какой-то ржавый инструмент.

— Черт да собаки! Ни черта нет, кроме крысиных гнезд да развалин.

Его взгляд скользнул по Радославе, которая съежилась у костра.

— А это что за находочка?

Муран молча опустился рядом, но его глаза тоже прилипли к девушке — жесткие, оценивающие.

— Зоран подобрал, — коротко ответил я, наливая похлебку в миску. — Ранена.

Артем фыркнул, протягивая руку к хлебу:

— Ну хоть кто-то сегодня поел горяченького.

Его пальцы схватили Радославу за подбородок.

— А ты, милочка, откуда тут взял…

Я ударил ложкой по его руке.

— Оставь.

Артем замер, глаза сузились. Наступило напряженное молчание.