Но правда в том, что я не знаю, зачем мы здесь. Что-то влекло меня к этим руинам — зов, который я чувствовал кожей, как магнит. Теперь я должен понять, что это было. Но для этого нужно время. И безопасность. А её не будет, пока они рядом.

Я должен осмотреться сам, чтобы мне никто не мешал. Иногда в моем мозгу возникают какие-то обрывки воспоминаний. Я точно уверен, что это не мои. Это чужие воспоминания моего предшественника, того, кому раньше принадлежало это тело.

Но если я найду способ вытащить больше воспоминаний, то, возможно, очень скоро со всем разберусь.

Мы находим дом — каменный, с уцелевшей крышей и дверью, которую можно забаррикадировать. Переносим припасы из телеги: мешки с сухарями, фляги с водой, оружие. Елисей, всё ещё дрожащий, копается в своих травах, готовя что-то для ран. Я наблюдаю за ним. Он слишком тихий. Слишком погружён в себя.

— Артём, проверь заднюю комнату, — приказываю я. Он уходит, и я ловлю взгляд одного из оставшихся — Мурана. Старого вояку, который слишком часто сжимает рукоять ножа.

Он думает о том же, что и я. Кто следующий?

Я отворачиваюсь, делая вид, что проверяю тетиву арбалета. Но на самом деле считаю: сколько часов прошло с моего последнего сна?

Двое суток? Трое?

Я не могу закрыть глаза. Не здесь. Не рядом с ними.

Потому что, если я усну — они прирежут меня, как барана.

Муран подходит ко мне, делая вид, что поправляет ремень.

— Ты не выглядишь хорошо, — бросает он.

— Я в порядке, — отвечаю я, но знаю — он видит. Видит тени под глазами, дрожь в пальцах, замедленные движения.

Он ухмыляется, как пёс, почуявший слабину.

— Может, поспишь? Мы постоим на страже.

— Не надо, — говорю я и поднимаю арбалет, будто просто проверяю прицел. Но мы оба понимаем посыл.

Попробуй.

Он отходит, бормоча что-то под нос. Я смотрю на остальных. Артём вернулся, Елисей замер у окна.

Они все — ножи у моей спины.

Я подхожу к окну, смотрю на пустые улицы. Где-то здесь кроется ответ. То, что позвало меня.

Но сначала мне нужно пережить эту ночь.

А для этого — не смыкать глаз.

Ни на секунду.

Сумерки сгущаются над городом, окрашивая руины в сизые тона. Мы развели костёр посреди каменной площади, где когда-то, возможно, собирались жители. Теперь здесь только мы — и тишина, нарушаемая потрескиванием дров.

Дом, который мы выбрали рядом с площадью, он выбран не просто так, отсюда хороший обзор и в доме есть три входа, а также подвал.

Елисей возится у огня. Он нашёл в одном из домов чугунный котёл, проржавевший, но ещё крепкий. Вычистил его песком, наполнил водой из нашего запаса. Теперь мясо — жесткие полосы вяленой баранины, спасённые из полуразрушенной коптильни — булькает в кипятке, постепенно размягчаясь.

— Без специй оно как подошва, — бормочет Елисей, роясь в своей котомке. Достаёт свёртки с травами. — Но кое-что добавлю.

Он кидает в котёл щепотку сушёного чабреца, потом что-то горьковатое, от чего воздух сразу наполняется пряным дымком. Артём, сидя на корточках, жадно вдыхает запах.

— Пахнет как в таверне графа Лютовича, — хрипло смеётся он.

Лютович!

В моей голове возникает воспоминание. Тёмное заведение, маленькие окошки. Очень много людей. А в воздухе витает запах мяса и хмеля.

Шум такой громкий, что хочется выйти на улицу и вдохнуть прохладный чистый воздух.

А еда вкусная. Затем я слышу какие-то голоса. Стараюсь не подавать виду, чтобы окружающие не подумали, будто я и правда сошел с ума.

Хотя какая разница, пусть думают, что я полностью отбитый и чокнутый.

– Так что думаешь делать дальше? – Кто-то спрашивает у меня, и этот голос я не узнаю.

– Да что я думаю? – Голос мой, вернее, голос Зорана. Того чьё тело я сейчас занимаю. – Поеду к князю, упаду перед ним на колени и буду умолять, чтобы он ничего со мной не сделал. Ты же знаешь, я не приспособлен к войне. Ничего, договоримся. Я не предназначен для того, чтобы служить на границе, и тем более в том месте, куда он меня отправляет. Это же верная смерть. А я не хочу умирать. Слишком люблю жизнь, слишком ценю свою жизнь.

Воспоминания моментально рассеиваются, и я ловлю себя на мысли, что это был один из последних дней того человека. Что же случилось дальше? Хотел бы я об этом узнать.

— Там мясо свежее было, — огрызается Муран, но глаза его тоже прикованы к котлу.

Я молчу. Сижу чуть поодаль, спиной к стене, чтобы видеть всех. Арбалет лежит на коленях.

Елисей помешивает варево деревянной ложкой. Жир всплывает пузырями, образуя маслянистую плёнку. Через полчаса мясо разваривается, превращаясь в густую темноватую похлёбку. Он разливает её по деревянным мискам, доставленным из того же дома.

Первая миска — мне.

Я беру её, но не сразу подношу ко рту. Смотрю, как Елисей раздаёт остальным. Как они жадно набрасываются на еду, чавкая, обжигаясь, но не останавливаясь.

— Что, боишься, что я отравил? — Елисей смотрит на меня, и в его глазах — усталая насмешка.

— Да, — честно говорю я и жду, пока он сам не отхлебнёт из своей миски.

Только тогда пробую. Мясо всё ещё жёсткое, но травы перебивают вкус затхлости. Горячий бульон обжигает губы, но я пью, чувствуя, как тепло растекается по животу. Первая за дни нормальная еда.

Остальные едят молча, слишком занятые, чтобы говорить. Только хруст хлебных корок, чавканье, причмокивания. Глеб вылизывает миску, потом ковыряет в зубах ногтем. Артём осторожно собирает крошки со дна.

Я доедаю последний кусок, чувствуя тяжесть в желудке. Сытость делает их расслабленными. Глеб даже откинулся назад, ухмыляясь.

— Ну что, боярин, — говорит он, — может, теперь и спать ляжем?

— Спите, — отвечаю я. — Я постою на страже.

Они переглядываются. Они понимают.

Я не доверяю. И не усну. Ни сегодня. Ни завтра.

Пока не найду то, зачем пришёл. А до тех пор — буду бодрствовать.

С арбалетом на коленях. И смертью на кончиках пальцев.

Они уходят в дом — шаги глухо стучат по половицам, потом стихают. Я остаюсь у догорающего костра, спиной к грубой каменной стене. Ночь уже вступила в свои права, и звёзды здесь, над Пустошами, кажутся слишком яркими, слишком близкими. Как будто кто-то рассыпал серебряные гвозди по чёрному бархату.

Они решили спать. Потому что поняли — я могу убить их и бодрствуя.

Арбалет лежит у меня на коленях. Пальцы сами собой проверяют тетиву, привычным движением поправляя механизм.

Тишина.

И в этой тишине — воспоминания.

Тогда, десять лет назад, под стенами Карандской крепости, я тоже не спал трое суток. Командовал тогда спецотрядом — двадцать человек, отобранных лично. Мы прорывались через подземные туннели, чтобы ударить в тыл осаждающим. Двадцать человек. Вернулось семеро.

— Капитан, — тогда молодой Лорик, с перебитой ногой, схватил меня за рукав. — Мы не выйдем.

— Выйдем, — ответил я и втащил его на спину.

Мы вышли.

Потом были другие миссии. Другие ночи. Другие смерти. Бессонница стала привычкой, а потом — частью меня. Я мог не спать неделю, мог заснуть на минуту и проснуться от шороха.

— Ты железный, — говорили мне.

Нет. Просто знал — стоит расслабиться, и всё. Конец

Холодный ветерок шевелит пепел в костре.

Город накрыло тишиной. Только изредка слышно уханье совы или какого-то другого животного или птицы.

А еще я слышу из дома звук скрипа пола, чей-то тихий кашель. Скорее бы они уснули, я бы мог немного расслабиться.

Я заметил, что некоторые действия и слова вызывают во мне те самые воспоминания предшественников этого тела.

Лютович.

Лютович, Лютович, мысленно повторяю, надеюсь, что возникнет еще какое-то воспоминание, но абсолютно ничего не происходит.

А затем вовсе все затихает. И это становится немного не по себе. Но я на чеку, я наготове, я привык и не к таким ситуациям. Я привык к чему угодно.