Но уже после, когда они с Лазаревичем возвращались домой, тот молча вёл машину. А потом вдруг сказал:

— Молодец. Теперь разберись с самой трудной целью.

— С кем?

— С собой.

— В смысле?

— Проанализируй себя. Как ты себя вёл. Что говорил. Почему. Какие сигналы ты подавал — случайно или намеренно. Что ты хотел сказать — и что сказал на самом деле.

Мозоль замолчал. А потом — как по привычке — открыл блокнот и стал восстанавливать весь вечер. По минутам. По фразам. Сначала — просто ради памяти. Потом — чтобы понять, какие сигналы он подавал. Он вспоминал, как за столом с прокурорами рассмеялся над анекдотом и, увлечённый атмосферой, вскользь упомянул, что они с Лазаревичем недавно анализировали дело, связанное с утечкой данных. В другой момент он с иронией поделился наблюдением, как одни и те же показания могут трактоваться по-разному в зависимости от ритма речи, не замечая, что повторил один из выводов их закрытого анализа. Он даже позволил себе комментарий о структуре поведенческих моделей, которые они тестировали — пусть и завуалированно, но достаточно, чтобы внимательный собеседник уловил нечто большее.

И внезапно он понял: он проговорился. Не в смысле государственной тайны. В смысле уязвимости. Он раскрыл больше, чем хотел. О себе, о Лазаревиче, о механике их работы, о том, как он сам думает и наблюдает. Он не заметил, как начал болтать — не потому что хотел показать себя. А потому что почувствовал себя своим. Это было открытие. И — урок.

С этого дня он начал учиться новому — самоконтролю. Не сдержанности. А именно контроля над собой как объектом наблюдения. Он стал следить за тем, как сидит, как двигается, как смотрит, как формулирует. Учился быть не только наблюдателем, но и незаметным для других. Он знал — это следующий уровень. И он туда войдёт.

Он записал в блокнот: «Смысл в интонации. Если ты не веришь в правду — она звучит как ложь. Если ты веришь в ложь — она звучит как факт.»

К концу месяца в отчётах Fortinbras появилась пометка: «Эксперимент признан успешным. Информационное влияние — подтверждено.»

Савва смотрел на эти строки и не чувствовал радости. Только тяжесть. Он понимал: они вышли на новый уровень. Они умели предсказывать. Теперь — умели влиять. А дальше… дальше границы стирались.

Он налил себе бокал красного вина, поставил отчёт на стол и посмотрел в окно. Солнце садилось над вечерним Берлином. И на фоне этой красоты он впервые почувствовал тревогу. Не за результат. А за себя.

Именно в этот вечер он понял, что Fortinbras становится не просто сетью. А силой. И вопрос был уже не в том, насколько далеко они могут зайти. А в том, кто будет держать руку на тормозе — когда газ уже зажат до пола.

Впервые он всерьёз задумался над личностью Fortinbras. Кто он такой — этот человек, постоянно опережающий события, ловящий движения рынков с точностью, будто читает их изнутри? Его аналитика опережала даже опытнейших экспертов, а интерпретации данных — напоминали знания, полученные не путём гипотез, а из какого-то сокрытого источника. Как ему удаётся держать руку на пульсе, который другие только пытаются прощупать?

Но важнее было другое: зачем? Зачем кому-то с такими возможностями нужно не просто понимать рынок, а влиять на него? Зачем он так целенаправленно строит структуры, способные не просто считывать настроение масс, но и менять их? Может быть, вся эта архитектура — не ради познания, а ради управления? Ради контроля, скрытого, ненасильственного, но абсолютного?

Савва ощущал, как внутри зарождается сложный вопрос: не идёт ли всё к попытке не просто предсказывать, а программировать реакцию? И если это так — насколько долго Fortinbras будет сдерживать этот рычаг в рамках этики? А если однажды — не будет?

Он начал задумываться над тем, чтобы построить систему экстренной защиты. Не от внешних рисков, не от утечек, и даже не от конкурентов. А — от самой системы. От Fortinbras. От её основателя. На случай, если в будущем логика и цель начнут расходиться. Если миссия превратится в средство.

Поначалу эта мысль показалась ему кощунственной. Как можно защищаться от того, что ты сам строишь? От команды, которую ты уважаешь? Но чем глубже он вглядывался в растущую мощь архитектуры, тем яснее понимал: любой инструмент может стать оружием. Даже в чужих руках. Даже в своих.

А потом вдруг засмеялся. В детстве он обожал комиксы — особенно те, что присылал дядя из США в ярких, чуть потрёпанных от пересылки конвертах. Он помнил, как разворачивал их с предвкушением, словно открывал ворота в другой мир, где каждый герой жил по своим, особым правилам. Его любимцем всегда был Бэтмен — не потому что тот был сильнее, летал или мог одним взглядом испепелить зло. А потому что он был человеком. Без сверхсил, без магии — но с идеальной подготовкой. Бэтмен не надеялся на удачу, не ждал помощи. Он просто был готов. К любой угрозе. К предательству — даже от тех, кого считал союзниками. Это была его суперсила: быть на шаг впереди. Именно это теперь казалось Савве пугающе актуальным. Мир, в который они входили, требовал таких же героев — не ярких, а тихих. Не тех, кто кричал, а тех, кто строил незаметное. Он поднял глаза к потолку и пробормотал, словно формулу: «Бэтмен никогда не полагался на веру. Только на системы.»

Настало время строить такие же. Мягкие, скрытые, встроенные. На случай, если что-то пойдёт не так. Если кто-то когда-то захочет использовать Fortinbras не во имя будущего, а во имя себя.

Апрель–май 2002 года. Мир продолжал меняться. Скандалы, связанные с корпоративным мошенничеством в США и Европе, пошатнули привычные ориентиры. WorldCom, вслед за Enron, начал стремительно терять капитализацию. Инвесторы в панике отводили капиталы от крупных структур, стремясь найти тихие гавани — менее заметные, менее подверженные волне недоверия. В воздухе витала растерянность. Но для Августа это было время созидания. Он чувствовал, как из этого хаоса можно вытянуть траекторию. Нужно только понять, где именно земля дрожит — и положить на неё опору. Это была редкая возможность: одновременно протестировать работу всех систем — от аналитики и механизмов влияния до личных знаний о будущем.

Fortinbras не просто вышел на новый уровень — он начал структурировать реальность под свои цели. За последние месяцы, почти незаметно для внешних наблюдателей, Август усилил позиции клуба на всех возможных фронтах: информационном, поведенческом, логистическом. Теперь пришло время преобразовать эти наработки в прямую экономическую мощь. Он запустил серию сделок, охватывающих три ключевых региона: Центральную Европу, Балканы и Южный пояс СНГ. Но в самом центре стратегии находилась одна цель — активы, временно обесценённые паникой. Там, где другие видели риски, он видел рычаг.

Особенное внимание он уделял трём типам активов: логистическим узлам, региональным медиа-структурам и сельскохозяйственным хабам. Логистика — потому что через неё проходили все потоки: товаров, информации, денег. Контроль над логистикой означал контроль над реальностью. Медиа — потому что они формировали восприятие, а восприятие часто определяло действия. И аграрный сектор — потому что в нём был прямой доступ к жизнеобеспечению миллионов. Через поля, склады, переработку и дистрибуцию он мог строить не просто экономику, а самодостаточные экосистемы влияния. В будущем именно эти направления должны были лечь в основу его долгосрочной архитектуры: сеть децентрализованных, но управляемых узлов, каждый из которых мог бы в нужный момент изменить траекторию региона — не прибегая к открытому вмешательству.

Одним из первых шагов стало приобретение логистической группы в Румынии. Система ClearSignal ещё в марте зафиксировала снижение активности, неполные пресс-релизы и отклонения в графиках поставок. Аналитика подтвердила: это временная стагнация. Через цепочку латвийских партнёров Fortinbras выкупил блокирующий пакет акций, когда цена была на самом дне. А спустя три недели, после смены менеджмента, компания начала восстанавливаться. Выросла не только её стоимость, но и её роль в логистике региона. Сделка принесла более 4,6 миллионов долларов прибыли в виде роста стоимости активов и контроль над критически важным коридором поставок для Восточной Европы.