Он начал ловить себя на том, что стал ждать этих встреч. Не ради данных. А ради того, как она превращала сухую теорию в живую импровизацию.

— А это? — спросил он, показывая ей график с резким падением.

Вика посмотрела и сказала:

— Это не падение. Это когда ты идёшь на экзамен, думая, что выучил всё, а преподаватель начинает с фразы: «Сегодня мы не по учебнику…»

Они хохотали до слёз. И где-то в этом смехе родилось то самое равновесие — странное, невозможное, но настоящее.

А однажды им пришлось делать интервью с преподавателем психологии — формально, как часть проекта. Вика настояла, чтобы они подошли к нему «как живые».

— У нас вопрос, — начала она, устроившись в кресле кабинета. — Как вы думаете, фондовый рынок — это ближе к стаду оленей или к толпе фанатов на концерте Бритни Спирс?

Артём закрыл глаза.

— Я официально отказываюсь от авторства этого вопроса.

Профессор засмеялся, но ответил. И потом сказал: «Вы самая странная пара аналитиков, которых я видел. Но в этом что-то есть».

С этого всё и пошло.

Вика начала приводить ему книги по теории эмоций, которые читала до сна, а он — статьи с Bloomberg, которые обсуждал с отцом за ужином. Они учились друг у друга. Спорили. Кричали. Один раз она сравнила его эмоциональный спектр с «деревянной зубочисткой», а он — её с «корейской воной».

Но было и весело. Однажды после лекции они решили прогуляться по соседнему швейцарскому городку. Каменные улицы, черепичные крыши, вывески булочных и антикварных лавок создавали ощущение, что они попали в иллюстрацию к дорогому учебнику по архитектуре и сыру.

Они зашли в маленькое кафе с видом на озеро, заказали по чашке горячего шоколада (Артём, заказал без сахара, разумеется, но что характерно от имбирного печенья что подавалось вместе с напитком — он не отказался), и начали вспоминать биржевые анекдоты. Кто первый засмеётся, тот платит.

— Инвестор развёлся с женой, потому что она не прошла due diligence, — заявила Вика.

Артём фыркнул, но держался. Потом выдал:

— Трейдер говорит психотерапевту: «Я слишком волатилен». Тот отвечает: " Поверьте, с Вами еще всё хорошо. Перед Вами я принимал Nasdaq".

Смеялись оба. По дороге обратно Вика нашла статую какой-то средневековой дамы с суровым выражением лица и сказала:

— Она явно в шорт-позиции против настроения. Смотри, даже взгляд вниз.

— Я сдаюсь. Ты сделала этот город метафорой рынка.

— Он и есть рынок. Красивый, запутанный и местами дорогой, — усмехнулась она.

В тот вечер что-то изменилось. Они уже не просто работали вместе. Они шли рядом. Разговаривали. И понимали, что хотят продолжения — не только проекта.

— У тебя мышление не в порядке. И это комплимент, — сказал Артём на четвёртой неделе.

— У тебя — в порядке. И это угроза.

В какой-то момент он начал приходить раньше на встречи. Начал улыбаться не только в момент победы. И однажды, после долгого вечера редактуры презентации, он посмотрел на неё иначе. Не как на партнёра. Не как на сумасшедшую. А как на кого-то, кого хочется слышать.

— Знаешь, ты как рынок. Хаотична. И непредсказуемо правильна.

— А ты — как аннотация учебника. Сухой. Но иногда удивляешь.

Они оба засмеялись.

Проект они защитили на «отлично». Презентация вызвала бурю эмоций — именно этого они и добивались. На последних слайдах был смешной коллаж: медвежий рынок — в виде мишки с тапками, а бычий — как суровый бык в галстуке.

— Ты думаешь, мы когда-нибудь поработаем вместе по-настоящему? — спросила она после финала.

— Думаю, мы уже работаем. Просто пока это называется «учёба».

Они молчали, стоя у окна.

Их проект закончился. Но дружба — только начиналась.

Андрей стоял у книжной полки в кампусном магазине и в третий раз пересчитывал цену книги по поведенческой экономике. Он уже переводил её стоимость из швейцарских франков в доллары, потом — в гривны, а потом зачем-то снова в франки, как будто пересчёт мог уменьшить сумму. Цифры были упрямы.

— Это… это как три зимних куртки на базаре, — прошептал он, глядя на блестящую обложку, как будто та вот-вот заговорит на латыни и предложит оформить кредит.

Книга, судя по всему, была издана с благословения самого Международного валютного фонда: позолоченные страницы, плотный переплёт, бумага, которую хотелось трогать в белых перчатках. Вокруг ребята щёлкали картами, как фантики. Он видел, как один парень положил в корзинку сразу пять книг и ушёл, не глядя на чек. Андрей положил книгу обратно. Подумал. Взял снова. Потом поставил. Потом снова взял. Продавщица, вежливая дама в очках и строгом пиджаке, уже смотрела на него с выражением: «Мальчик, прими решение. У нас обед».

Именно в этот день его распределили в кейс-группу. Ещё утром он думал, что его вызвали по ошибке. Но нет — список был официальным: он, немецкий парень с фамилией длиннее лекции по макроэкономике, изысканная француженка в туфлях на каблуках выше уверенности Андрея, и… Матиас.

Матиас был как холодный душ в декабре. Сын миллиардера из Лихтенштейна. Ходил по кампусу так, будто на земле лежал ковёр, который постелили специально под его ноги. Говорил громко, почти директивно. И всегда с такой уверенностью, будто каждую его мысль предварительно согласовали с каким-нибудь советом директоров.

На первом обсуждении темы коллапса Barings Bank Матиас повернулся к Андрею и с серьёзным лицом спросил:

— Итак, твоя позиция?

Андрей набрал воздуха:

— Я считаю, что действия Ника Лисона стали не только провалом внутреннего контроля, но и симптомом системной…

— Слишком долго, — перебил Матиас. — Инвестор за это время уже теряет деньги.

Остальные участники группы хихикнули. Андрей замолчал. Он не был унижен — нет. Но его реакция задержалась. Он не привык к тому, что быть правым недостаточно. Здесь нужно было говорить быстро. Уверенно. Так, чтобы даже тень сомнения боялась появиться в голосе.

После занятия он вышел на улицу, сел на лавку у фонтана, снял пиджак и уткнулся в руки. День был прекрасен: лёгкий снег, аромат кофе из ближайшего кафе, и даже птички пели с швейцарским акцентом. Но внутри что-то щёлкало: как механизм, у которого сбился ритм.

В тот вечер он не пошёл ужинать. Вместо этого вернулся в комнату, закрыл дверь, вытащил блокнот и написал крупными буквами: «Я не позволю себе быть тем, кто объясняет, почему не получилось. Это не провал, а ошибка. А ошибки исправляют.»

Он перечитал. Подчеркнул. И потом… потом начал вспоминать голос Матиаса. Его интонации. Скорость. Резкость. Андрей впервые понял, что сила бывает разной. Что однажды ты можешь проиграть не из-за незнания, а из-за того, что не успел войти в ритм.

И он решил — выучит ритм. Выучит структуру. И потом — собьёт её. Сделает свою.

А позже, лёжа на кровати и уставившись в потолок, Андрей впервые подумал о нём. О Августе.

Он вспомнил, как Август — хотя никто тогда не знал, что это был именно он — делился своими аналитическими заметками, создавал стратегию, говорил что делать и какие опасности они встретят. Всегда точно. Всегда ясно. Всегда — спокойно. Без давления. Словно взрослый, который сидит рядом с детьми и говорит: «Давайте ещё раз. Смотрите — вот так.»

И Андрей вдруг понял: Август никогда не давил. Он создавал пространство и вдохновлял. Не через громкость, а через масштаб. Он не вызывал желание сопротивляться — он заставлял захотеть понять.

А потом в голове щёлкнуло. Андрей сел. И впервые позволил себе произнести вслух:

— Подожди… он ведь и есть ребёнок.

Андрей вспомнил и другое. Как в те ещё школьные дни, когда их сеть только зарождалась, а всё вокруг часто напоминало хаос — Август был тем, кто не терял самообладание. Когда неожиданно ни сталкивались с неразрешимыми, как им казалось, проблемами — он находил решение за вечер. Иногда Андрей замечал, что Август знает, что случится, до того как это происходило. Будто у него была карта — не территории, а времени. И тогда это казалось просто случайностями. Сейчас — Выстроенным, просчитанным планом. Таким, который рисует не просто умный человек, а тот, кто знает, что делать, когда все остальные теряются.