На 17-й день после старта операции его дом в Неаполе опечатали — официально как объект, подлежащий инвентаризации в рамках предварительного расследования. Он сам покинул страну на частном рейсе, вылетев в Венесуэлу, а уже оттуда — по неофициальным каналам — добрался до Гаваны. На Кубе, воспользовавшись контактами через одну из бывших социалистических партийных линий, он подал запрос на политическое убежище, заявив, что «подвергся многоуровневой цифровой провокации с элементами международного преследования».

Заявление прозвучало театрально, но на фоне собранных материалов выглядело как признание. Итальянская пресса единогласно окрестила этот поступок «позорным бегством», а один из обозревателей Corriere della Sera назвал его «цифровым изгнанником эпохи после правды».

А в аналитическом центре Fortinbras в Вене Савва закрыл ноутбук. На графике, отображающем кривую SRI, линия спустилась ниже 0.2. Воздействие завершено. И на экране, как финальный аккорд, появилась строка:

«Процесс завершён. Социальное изгнание достигнуто. Консенсус стабильный.»

После этого он снова набрал команду.

Они подключились быстро — кто-то с кухни, кто-то из машины, кто-то прямо с лестничной площадки кампуса. В экране мелькнули лица — уставшие, но напряжённо живые.

— Ну, это было… чисто, — первым нарушил молчание Андрей. — Даже слишком. Он исчез, как будто его никогда и не было.

— Вы видели последний отклик? — вмешался Лёша. — Уровень доверия к действиям прокуратуры — 91,7%. В сети почти нет серьёзных возражений. Только эхо.

— И это пугает, — тихо сказала Вика. — Мы убрали человека… за две с половиной недели. Полностью. Сломали его реальность. Да, он был мразью. Но сама возможность — вот что страшно.

— Эта возможность всегда существовала, — спокойно ответил Август. — Только раньше она была в руках толпы. Или одного диктатора. Мы сделали это алгоритмом. С открытой логикой — для тех, кто понимает.

— А если завтра эта система ошибётся? — не унималась Вика. — Или ею воспользуется кто-то, у кого нет сдержек? Кто скажет: «этот человек мешает» — и всё?

На несколько секунд повисла тишина. Даже интерфейс на экране казался будто затаившимся.

— Тогда мы должны быть сдержками. Пока у нас есть выбор — нужно его держать в руках, — сказал Савва. — Но мы обязаны просчитать последствия. Всегда.

— Мы только что разрушили карьеру и биографию за семнадцать дней, — задумчиво произнёс Лёша. — Это не просто «влияние». Это контроль над реальностью. В микро- и макро-уровне. С поддержкой большинства.

— Да, — кивнул Август. — Это была генеральная репетиция. Refracta показала, что может не только читать ритм — но и управлять темпом. Мы построили оркестр. Вопрос только: кто будет дирижёром в следующей симфонии?

Он перевёл взгляд на график, где индекс общественной поддержки закрылся на отметке 92,3%.

— В следующий раз цель может быть другой. И мы должны быть на шаг впереди. Не только врагов. Самих себя тоже.

В это время США — публичные обсуждения Data Privacy Act, закона, который предполагал создание механизма принудительного раскрытия алгоритмов, ограничения на сбор и хранение пользовательских данных без явного согласия и введение штрафов за несанкционированную автоматическую модерацию контента. Это напрямую угрожало архитектуре Refracta: вмешательство в её алгоритмы означало не просто компрометацию — а де-факто запрет на само её существование.

В ЕС — GDPR ещё не был принят, но в комитетах уже шли обсуждения права на цифровое забвение, обязанности объяснять автоматические решения и возможности обращения пользователей к контролю над своими данными. И хотя голосования были далёкими, Август чувствовал: это начало медленного обжима всей цифровой ткани. Ему не нужно было гадать — он знал, что придёт день, когда власти потребуют прозрачности.

Но он уже был на шаг впереди. Fortinbras не просто защищал свои каналы — он создавал мембрану: полупроницаемую, самонастраивающуюся, со смещёнными точками входа. А главное — он учился формировать контекст. Убедить людей в том, что что-то важно, пока оно ещё не случилось. Влиять не на реакцию, а на восприятие событий ещё до их появления в заголовках.

Он уже начинал это делать. Поддерживать тональность — в статьях, в форумах, в блогах, в незаметных репликах в университетах. Формировать доверие к нужному — и недоверие к чужому. Даже сам факт того, как общество приняло падение Морино — был следствием этих тонких подстроек.

Август знал: теперь он работает не с данными. Он работает с ожиданиями. И пока другие думаю как захватить контроль над системами влияния, он уже получил работающий инструмент.

Fanthom Project вышел в публичное пространство с тем блеском, который тщательно планировали. Презентация прошла в университетах Беркли и Цюриха одновременно — в формате открытого кода, прозрачной архитектуры и с благородной целью: борьба с цифровой дезинформацией. Самое ироничное, что интерес к проекту подогревала сама Refracta: незаметно продвигая обсуждения, стимулируя активность в университетских сетях, создавая эффект органического роста. Алгоритм усиливал резонанс вокруг Fanthom, словно раскручивал воронку внимания — чтобы все смотрели именно туда, куда им и следовало смотреть.

Первые статьи появились через два дня. Forbes написал: «Новая волна цифровой этики», The Atlantic охарактеризовал платформу как «самый многообещающий этический алгоритм десятилетия», а блог Harvard Cyberlaw Center выпустил аналитическое эссе с заголовком: «Наконец-то — машина с совестью?».

Интерес к проекту рос экспоненциально. Refracta, действуя через подставные аккаунты, рассылки и университетские обсуждения, направляла внимание к Fanthom изнутри — методично и незаметно. Это был идеально отстроенный спектакль. Подтверждение этого — стремительный рост ценности Novapuls, через которую официально курировался Fanthom. За три недели количество новых заявок от университетов, цифровых НКО и молодых инвесторов увеличилось в пять раз.

Fortinbras не просто маскировал своё ядро — он использовал Fanthom как щит и витрину. Формально Fanthom продвигался от имени Fortinbras Labs, что только усиливало доверие: мол, даже закрытые частные структуры идут навстречу открытости. Ценность Fortinbras как бренда возросла. Они стали восприниматься не только как архитекторы теневых аналитик, но и как авангард новой цифровой этики.

И это было именно то, чего хотел Август.

Все смотрели на «Фантом» — прозрачную, открытую версию, в которой даже сквозь код можно было почувствовать идеализм. Никто не догадывался, что настоящая Refracta Core уже жила своей жизнью.

В недрах Fortinbras система анализировала не блоги и форумы — а потоки логистики, экспортные транзакции, приватные облигации. Она училась читать мир по данным, которые не видели даже регуляторы.

Август действовал осторожно, но методично, как будто разворачивал сложную шахматную партию, в которой каждый ход был рассчитан на несколько месяцев вперёд. Используя цепочку из шести фондов, зарегистрированных в Лихтенштейне, а затем «очищенных» через финансовые центры Вадуца, Fortinbras вошёл в инфраструктуру Deutsche Börse Group не напрямую, а как один из «технических партнёров» через дочерние платформы. Это позволяло не только анализировать сквозной трафик транзакций, но и встраивать модули для отслеживания паттернов до появления рыночных трендов.

Параллельно, другая линия инвестиций — уже через фонд в Таллинне, замаскированный под акселератор финтех-стартапов, — позволила Fortinbras получить доступ к протокольному уровню Варшавской фондовой биржи. Всё выглядело как безобидное развитие экосистемы платформенных сервисов: экспертиза, автоматизация, интерфейсы отчётности. Но в действительности это был доступ к слоям метаданных, к структуре заявок, к сигналам, которые никогда не попадали в финальные тикеры. Не сделки — ожидания сделок, намерения. И даже черновые записи, «теги», метки трейдеров. Их ключевые точки.