Они рассмеялись.

И всё в этой комнате стало на свои места: карта следующего этапа жизни, но не как отрыв — как расстановка фигур.

Тем же вечером Август представил обновлённый, качественно переосмысленный вектор — тот, который они закладывали давно, но теперь он должен был перейти на совершенно иной уровень. «Сфера гуманитарного присутствия» больше не была теорией. Теперь это не просто развитие — это приоритет. Более ста миллионов долларов были выделены из стабилизационного фонда Fortinbras на полный запуск «гуманитарного контура». Август не сомневался: система должна охватывать всё сразу. Как верёвка, разматывающаяся по кругу от единственной центральной точки — чтобы не рваться, а равномерно охватывать среду.

Начинали с пяти базовых направлений. Первое — восстановление инфраструктур: мосты, дороги, водоснабжение, автономная энергетика. Второе — медико-логистические цепочки: от поставки инсулина в горные районы до создания пунктов экстренной стабилизации вблизи зон риска. Третье — образование и кадры: запуск модульных школ, развитие IT-навыков, повышение грамотности. Четвёртое — микроэкономика: кредиты под гарантии Fortinbras, развитие кооперативов, аграрные сателлиты. Пятое — медиа-среда: тихое укрепление локальных редакций, сетей независимых новостей и культурных инициатив.

На каждом этапе была своя логика: сначала выявить потребность, затем встроиться, а потом стать незаменимыми. Как тихий внутренний сервис, который никто не замечает, но без которого всё рушится.

— Мы не продаём помощь, — сказал Август. — Мы и есть абсолютна вся помощь, которую они могут получить.

В каждой стране — свои партнёры, свои названия. Но в основе всего — Fortinbras. Он больше не прятался. Напротив, вся гуманитарная сеть была интегрирована в бизнес-контуры дяди Вити и международную структуру Fortinbras: через логистику, инвестиционные схемы и фондовые сегменты. Там, где раньше была тень — теперь был узел, включённый в систему.

На складах появлялись логотипы партнёрских компаний, а рядом — цепочки доставки Fortinbras. Медиа-центры получали «техническую поддержку» от Novapuls. Образовательные платформы базировались на серверах, зарегистрированных под трастами Fortinbras в Эстонии и Сингапуре.

Теперь всё было неразделимо. Бизнес дяди Вити — это был каркас. Fortinbras — нервная система. А гуманитарная программа — культурный и социальный кислород. Вместе они формировали новую модель власти. И карта влияния расширялась с математической точностью: шаг за шагом, город за городом, сектор за сектором.

Это больше не было поддержкой. Это становилось реальностью, в которую люди начинали верить. Без плакатов. Без лозунгов. Просто — потому что работало.

Когда друзья разъехались — Август остался один.

Комната опустела, но воздух в ней ещё держал их голоса, смех, дыхание обсуждений. Он сидел в тишине, глядя на окна, за которыми лондонский вечер расползался каплями по стеклу. Мозг не отключался. Наоборот — именно теперь, в этой редкой тишине, он мог думать свободно.

Он достал блокнот и, не включая экран, начал писать. Ключевые точки. Горизонты. Имена.

«В Columbia — человек, который через пять лет запустит реформу коммуникационного регулирования. В Wharton — сын партнёра фонда, за которым стоит целое семейство энергетических активов. В MIT — как минимум трое будущих основателей систем биопрофилирования. И, возможно, один из них будет слишком опасным, чтобы его упустить из виду».

Он не помнил их по именам, но вспоминал какие-то отголоски информации. В любом случае для его друзей это будут лучшие в мире места для продолжения обучения, а встретят или нет они каких-то значимых людей — уже не так важно. Он, и его компания — были способны находить интересные проекты намного лучше, чем он сам с его обрывочными воспоминаниями о будущем.

Но за этим поднимался и другой вопрос. Старый, не дававший покоя с тех пор, как Fortinbras перестал быть просто идеей:

Если система начинает влиять на среду — может ли она остаться незаметной?

Он всё чаще ловил себя на ощущении, что теряет контроль. Не в смысле провалов. В смысле масштаба. Он сам становился узлом в системе, которую создал. Не архитектором. А звеном. И это пугало.

В следующем году — MIT. Он будет рядом с теми, кто думает о будущем. Нужно быть готовым к тому, чтобы не упустить момент, когда кто-то создаёт то, что потом определит поколения.

Август встал, потянулся и снова посмотрел в окно. Мир за стеклом всё ещё казался спокойным.

Но он знал — тишина была обманчива. И самое сложное только начиналось.

Лондон дрожал.

Не от ветра — Лондон стоял в странной, душной тишине. Небо низкое, сдавленное, улицы будто вымерли, хотя люди шли, машины ехали, метро работало. Всё происходило как обычно, но Август чувствовал: внутри города что-то сжалось. Как будто что-то вот-вот случится.

Когда он вышел со станции, его задела женщина, говорившая по телефону, — она всхлипывала, слова были обрывочны, а в глазах прохожих — растерянность, которая быстро превращалась в панику. Вдалеке — сирена. Потом ещё одна. Он не понял, в какой момент тишина стала тревогой, а тревога — ужасом.

Август остолбенел. Он смотрел в экраны витрин, где по новостным лентам шли слова: «взрывы в метро», «теракты», «погибли люди». Он ничего этого не помнил. Ни из прошлой жизни, ни из снов. Эта катастрофа выпала из его памяти — и именно поэтому она была такой реальной. Такой болезненной.

Он почувствовал себя слепым. Безоружным. Неспособным предсказать то, что должно было быть очевидным. Это был первый случай, когда он по-настоящему испугался не того, что знает слишком много — а того, чего он не знал совсем.

На улице уже стояли офицеры, и эвакуационные машины медленно ползли вдоль тротуаров. Улицы шумели, но всё казалось странно глухим, будто мир стал ватным. Внутри что-то переворачивалось — и не только от новостей.

Август должен был идти на собеседование в MIT. Прямо сейчас. Через два квартала. Всё было спланировано: встреча с профессором, разговор, финальный этап. И вот теперь — всё вокруг разваливается. Как будто сама реальность решила ударить в ответ.

Он чувствовал, как в теле пульсирует не страх, а что-то хуже — осознание собственной уязвимости. Он думал, что контролирует контекст. А контекст — показал зубы.

Как будто реальность говорила: «Ты слишком далеко зашёл. Не забывай, у кого последние карты».

В таком полубреду он дошел до места проведения собеседования и встретился с интервьюером.

— Готов? — мягкий голос отвлёк его от мыслей. Профессор, в тёмном твидовом пиджаке, с задумчивыми глазами.

— Да, Мистер Цукерман — Август узнал его сразу, хотя раньше видел только в записях. Эксперт по цифровым структурам, свободным медиа и социотехнологиям. Именно он должен был проводить закрытое интервью.

— Итан, — улыбнулся тот. — Без формальностей. Пойдём? У нас сегодня странный день, но… странные дни иногда дают лучшие разговоры.

Разговор длился больше часа. Цукерман задавал не вопросы — он бросал мысли, проверял, как Август их ловит. Они говорили о будущем цифровых автономий, об интерфейсах нового поколения, об этике алгоритмов, которые принимают решения. И в какой-то момент — Итан замолчал. Долго смотрел на него. А потом сказал:

— Вы не похожи на типичного абитуриента. Скорее на кого-то, кто давно играет в свою игру, — произнёс Цукерман, прищурившись. — Я не буду лукавить: вы заинтересовали меня. Если поступите, я хочу пригласить вас в одну из исследовательских групп. Мы только формируем ядро, фокус — на алгоритмах доверия и распределённых автономиях.

Он сделал паузу и добавил:

— Никаких гарантий, конечно. Но, думаю, вы сможете удивить многих.

Август ничего не ответил. Просто кивнул. Внутри уже пульсировала мысль: это — один из тех людей, которых нельзя терять. Он должен быть в его команде по разработке ИИ.