Лёша же сохранил себе статьи в оффлайн-доступ и начал собирать статистику: какие темы вызывают реакцию, какие — нет. Он искал алгоритм резонанса. Он строил таблицы, выделял заголовки, сравнивал время публикации с числом просмотров и характером комментариев. Его интересовали не оценки, а импульсы — те фразы, на которых люди задерживаются дольше, те темы, что вызывают дискуссии, а не просто лайки. Он не обсуждал это вслух, но внутри росло ощущение, что он начинает видеть ритмы информационного восприятия. Его вывод был простым и пугающим: не всегда самая глубокая аналитика вызывает резонанс. Люди тянулись к сочетанию — ясности, конкретики и тихой уверенности. Ни к крику, ни к лозунгу. А к голосу, в котором не было страха.

Он понял — это и был стиль и суть Fortinbras Club.

К концу декабря, когда выпал первый снег, Савва прислал Августу голосовое сообщение:

— Мы делаем историю. Я просто рад быть её голосом.

Август ответил спустя полчаса:

— Хороший голос. С точной интонацией.

В следующую пятницу Савва представит первую версию системы обработки корпоративной аналитики. Пока — в виде прототипа. Команда из трёх стран уже собрана: Украина, Австрия и Латвия. Каждый из участников отвечает за отдельный блок — от сбора первичных данных до математических моделей обработки. Система будет выглядеть как простой интерфейс: таблицы, графики, диаграммы. Но под капотом — ранняя форма самообучающегося механизма предиктивной аналитики.

Основная идея — не просто агрегировать отчёты компаний, а выделять скрытые паттерны. Алгоритм будет анализировать не только цифры, но и поведение менеджеров, сроки реакций на кризисы, плотность оборота, даже упоминания в прессе. Основой служат логика оценок риска и принципы динамического моделирования. Это был примитивный, но революционный для 2001 года шаг в сторону предиктивного мышления в инвестициях.

Август назвал это «структурированием слабых сигналов». Его вдохновляли идеи, которые позже воплотятся в Bloomberg Terminal с ИИ-поддержкой или Palantir Foundry — только они ещё не существовали. Именно потому, кто увидит это раньше, получит не преимущество, а контроль над горизонтом.

Система должна была выполнять три ключевые функции: 1) выявление атипичных трендов до их рыночной фиксации; 2) оценка реального, а не заявленного, состояния компании; 3) моделирование сценариев развития событий на основе слабых параметров.

Август понимал: рынок не готов к такому. Но именно это — и было его преимуществом. И если идея выстрелит, это станет интеллектуальной основой будущей финансовой империи Fortinbras Club.

И никто пока не знал, что один из сотрудников уже слил части кода конкурентам. Сделка была короткой и чёткой: за 150 000 долларов он передал фрагменты алгоритма и внутренние методики через зашифрованный канал. Его действия были мотивированы не местью и не идеологией — только страхом и жадностью. Он понимал, что если останется — однажды всё раскроется. Уже через неделю он с семьёй уехал жить в Китай, под защиту своего нового нанимателя — транснациональной консалтинговой группы, которая искала любой способ получить технологическое преимущество. Там ему пообещали безопасность, работу и тишину. И он выбрал именно это: исчезнуть до того, как механизм Fortinbras полностью проснётся. На этом его след пропадёт навсегда. Ни один из участников проекта больше не услышит о нём. Ни одной записи, ни одного письма, ни единого упоминания в базах данных. Будто его никогда и не было.

— Ты всерьёз считаешь, что страх влияет на курс акций сильнее, чем квартальный отчёт? — спросил Артём, подперев подбородок рукой, с видом человека, который терпит безумие исключительно ради научной цели.

— Если квартальный отчёт читается в панике — влияет, — спокойно ответила Вика. Она не отрываясь рисовала на полях блокнота странного зверя с глазами, как у аналитика, которого вызвали в суд. — А если в надежде — помогает. Всё зависит от того, каким тоном прочитано предложение: «Компания увеличила выручку на 3%» — с испугом или с восторгом.

Он покачал головой, но в его глазах мелькнул интерес. Или это был лёгкий ужас. Пока нельзя было сказать точно.

— Ты странная.

— А ты — табличка Excel, — с хмурой улыбкой ответила она. — Мы сработаемся. Или нет. Я ещё не решила. Честно говоря, я бы с удовольствием работала одна. Или с той девочкой из Бразилии, которая поёт арию, пока рисует инфографику. Но имеем, что имеем.

Так начался их совместный проект. Не из симпатии. Из академической необходимости. Куратор просто свёл их вместе с фразой: «У вас разные стили, но, думаю, что-то получится». А спорить с куратором в Le Rosey было всё равно что оспаривать законы гравитации — бессмысленно и чревато падением.

Артём — сын крупного российского предпринимателя, проживавшего в Женеве с конца девяностых. Вечно выглаженный, словно только сошёл с витрины дорогого бутика. Сдержанный, как банковская система Швейцарии. Он не ел сладкое, разговаривал чётко и носил часы, дороже, чем средняя арендная плата в Цюрихе.

Вика же — воплощение цветного хаоса. Молниеносная в суждениях, яркая в подаче и с вечной привычкой переводить графики в зверушек. Она была как интуиция, сошедшая с ума. И при этом — с поразительной точностью в суждениях.

Всё началось с хаоса. Вика предлагала делать презентацию в формате комикса, чтобы показать эмоции фондового рынка через образы — паника в виде рыжего енота с ноутбуком, ожидания — как гигантская лягушка, затаившаяся перед прыжком. Артём смотрел на неё как на вирус.

— Ты вообще понимаешь, что такое волатильность? — спросил он с интонацией, которую можно было бы спутать с сарказмом, если бы Артём вообще знал, что это такое.

— Конечно понимаю, — оживлённо ответила Вика, приподняв брови. — Это когда в понедельник ты уверена, что влюблена, а в среду не можешь вспомнить имя объекта страсти. Или когда утром ты решила, что брюки — это удобно, а к обеду сидишь в кабинете в платье, потому что «брюки не раскрывали моего настроения».

Артём медленно перевёл взгляд на неё:

— Ты сейчас серьёзно?

— А ты думаешь, рынок серьёзен? Ты видел NASDAQ в апреле? Это истерика в трёх актах. Сначала паника, потом надежда, потом снова паника, только уже в шляпе.

Он вздохнул.

— Ты сводишь экономику к метафорам.

— Я делаю экономику человечной. Тебе просто надо расслабиться. Хотя бы на 3%. Или хотя бы изображать эмоции, когда я рассказываю гениальные вещи.

— У тебя есть критерий гениальности?

— Да. Если это вызывает твою полуулыбку — уже не зря старалась.

Он действительно слегка усмехнулся. Почти незаметно. Но она увидела. И немедленно ткнула в него ручкой:

— Вот! Вот это была реакция! Зафиксировано. Первая улыбка человека-железяки, январь 2002 года. Этот день войдёт в историю!

Он покачал головой:

— Ты невозможна.

— Я эмоциональная составляющая фондового рынка. Привыкай.

— Придётся.

Но уже на третьей встрече он начал поддаваться. Она увлекала.

Он пытался говорить цифрами, она переводила в истории. Он рисовал график — она придумывала, как он «чувствует себя».

— Смотри, этот пик — это как грустный кот, которого забыли покормить. Он вскарабкался на диван, мяукнул — и всё рухнуло, — говорила Вика, обводя пальцем линию.

— Это SP 500 за третий квартал, — сухо отвечал Артём, но уголки его губ дрогнули.

— А вот тут? Видишь, это похоже на коня, который резко остановился. Типа «Я бегу, бегу… нет, не сегодня». Или на моего младшего брата, когда его зовут мыть посуду.

Он засмеялся. Впервые — громко. Настояще. Она, конечно, немедленно это зафиксировала:

— Артём смеётся! Срочно — нужно фото! Событие астрономического масштаба!

— Просто ты превращаешь рынок в зоопарк, — сказал он, вытирая слезу от смеха.

— А ты разве не знал, что биржа — это и есть зоопарк? Только билеты дорогие, никто не кормит и чуть что обезьяны обкрадывают кассу.