Именно Филипп Добрый и его блестящее рыцарство сопровождали короля при въезде в Реймс накануне коронации, дата которой была назначена на 15 августа, день Успения Девы Марии. На следующий день, после того как Людовик по древней традиции был помазан на царство, герцог Бургундский возложил корону на его голову с возгласом: "Да здравствует король! Монжуа и Сен-Дени!"
Во второй половине дня король возглавил коронационный пир, посуду и столовое скатерти для которого до последней детали предоставил герцог Бургундский. Через некоторое время Людовик снял свою корону, которая была ему великовата, и небрежно положил ее на стол. Как только позволили приличия, он удалился в Сен-Тьерри, оставив своего дядю разбираться с принцами и прелатами королевства. Один из обрядов этого дня, столь богатого всевозможными церемониями, был для Людовика важнее всех остальных: он торжественно поклялся беречь и увеличивать свое королевство и воссоединить с ним домены, которые были разделены, отчуждены или отделены от него.
Во время официального въезда в Париж король продолжал терпеть пристрастие герцога Бургундского к пышности. В понедельник 30 августа, рано утром, королевская процессия прошла через ворота Сен-Дени. Дома на улицах, по которым она должна была проехать, были украшены гобеленами. У окон толпились те, кто был достаточно богат, чтобы позволить себе привилегированные места, в то время как народ сгрудился по краям дороги, чтобы наблюдать за зрелищем. Людовик был не только новым правителем Франции, он был диковинкой, Дофином, чьи несчастья были известны всем, принцем, который, как все знали, совершал и будет совершать удивительные вещи. Все королевство затаило дыхание в ожидании того, что должно произойти, а среди великих баронов царила дрожь ужаса.
Бургундские дворяне шли во главе процессии в своих золотых одеждах, блистая бархатом и дамастом, и улица Сен-Дени гудела от тысячи серебряных колокольчиков, которыми были богато украшены их лошади. Четыре трубы возвестили о прибытии короля. Поверх алого дублета, украшенного большими пуговицами из рубинов, он надел мантию из белого дамаста, окаймленную золотым шитьем. Шесть парижских горожан, одетых в красный атлас, держали над его головой балдахин из синего шелка, усыпанный флер-де-лис (геральдическими лилиями). За ним на коне, чья черная атласная сбруя была украшена золотом и драгоценными камнями, ехал герцог Бургундский, облаченный по этому случаю в черный бархатный костюм, украшенный рубинами, бриллиантами и жемчугом. На околыше его шляпы располагалась коллекция драгоценных камней, оцениваемая в 400.000 экю, а на шлеме, надетом одним из его людей ехавшим позади, сверкал Фландрский рубин, Чудо христианства, который однажды будет найден в пыли на поле боя.
Этому королю, который не слишком придерживался традиций, город Париж, тем не менее, продемонстрировал свою традиционную пышность. Вскоре после прохождения через ворота Сен-Дени Людовик увидел фонтан, из которого текли молоко, вино и гипокрас[35]. На сцене, установленной неподалеку, "дикие мужчины и женщины дрались и устраивали несколько представлений". Далее последовало еще более привлекательное зрелище: три восхитительные молодые девушки, полностью обнаженные, резвились, как русалки, в искусственном бассейне и парижский хронист с восторгом отметил, что каждая из их прелестных грудей, "больших, круглых и упругих", представляла собой "очень приятное" зрелище. В более серьезном духе перед больницей Святой Троицы королю представили пантомиму, рассказывающую о различных эпизодах Страстей Христовых. Но парижане также хотели, чтобы их новый государь знал, что его вкусы и репутация им известны и после посещения сцены охоты, где охотники "производили большой шум своими гончими и охотничьими рогами", Людовик имел удовольствие видеть, как солдаты в его честь, перед Шатле воспроизвели штурм бастиды под Дьеппом, которую он взял в 1443 году.
Было уже шесть часов, когда король прибыл в Нотр-Дам, где его ждали епископ, духовенство и делегация Парижского Университета. Король, который начал уставать от пышности приема, и которому не нравилось, что прелаты выстроились перед ним, резко оборвал церемонию, прервав речи епископа и представителя Университета. Выслушав в соборе пение Te Deum, он отправился во дворец, чтобы председательствовать на неизбежном пиру, и только в полночь почувствовал себя свободным, чтобы покинуть праздник.
На следующий день, во вторник 1 сентября, после обеда король покинул дворец, в котором тогда заседал Парламент, и поселился не в королевском Отеле Сен-Поль, а в более скромном Турнельском Отеле. По мере возможности он старался избегать столичных празднеств, однако был вынужден сопровождать герцога Бургундского то тут, то там и иногда удостаивать своим присутствием приемы, которые тот устраивал. Людовик надеялся удовлетворить ненасытный аппетит своего дяди к почестям. В своем Отеле д'Артуа Филипп Добрый без передышки демонстрировал великолепие Бургундии. Люди всех сословий стекались к его дому, чтобы полюбоваться знаменитыми гобеленами Гедеона, сотканными из золота и шелка, и созерцать огромный шатер из черного бархата, который он возвел во дворе. Последующие пиры продолжались до рассвета. В воскресенье 13 сентября Бургундский дом организовал перед резиденцией короля турнир, на котором граф де Шароле и другие бургундские сеньоры предлагали сразиться с любым, кто пожелает им противостоять. Герцог, украшенный драгоценностями, представляющими собой целое состояние, появился вместе с герцогиней Орлеанской, ехавшей на лошади рядом с ним. Толпа была настолько плотной, а лошадей так много, что четверо или пятеро зрителей были затоптаны насмерть, а многие получили травмы. Король Людовик, окруженный придворными дамами, некоторое время созерцал это зрелище из окна. В то время он усердно обхаживал графа де Шароле и осыпал подарками Антуана, внебрачного сына герцога Бургундского. В ходе своих дипломатических усилий ему даже удалось примирить, хотя бы на время, двух заклятых врагов из окружения своего дяди, графа де Сен-Поль и Антуана де Крой, соответственно друга и противника графа де Шароле[36].
Но этого было совершенно недостаточно, чтобы удовлетворить герцога Бургундского. Филипп не отказался от своей мечты увидеть пробургундского короля на французском троне. Он был смертельно уязвлен в своей гордости, потому что Людовик не обращался к нему за советом по любому поводу, пренебрегал его вычурными развлечениями, ранил чувства и разочаровал надежды его личных друзей. Не в силах удержать язык за зубами, Людовик шутил по поводу пышных нарядов и помпезности герцога Клевского, племянника Филиппа. Чтобы избавиться от бургундцев, которые пришли требовать обещанных им милостей, он довольствовался заявлением: "Друзья мои, я больше не Дофин, но я теперь король". Он предусмотрительно создал Совет сеньоров и "мудрых людей", чтобы правильно использовать "штаты" и должности королевства — то есть дать каждому принцу его должную долю — но советы, данные этим Советом, так ни к чему и не привели. Хотя он предложил герцогу Бургундскому выбрать 24 из 100 новых членов Парламента, ни один из них не получил своего назначения. Более того, Людовик совершил еще более опасный промах: намекая на то, что он планирует порвать с йоркистами, своими бывшими друзьями, он предложил Филиппу Доброму расторгнуть договор о дружбе и торговле, который он заключил с ними. Герцог был разгневан этим предложением и угрожал немедленно покинуть Париж, и по словам Шателлена, он был очень близок к принятию этого решения. Затем король поспешно отступил и, чтобы успокоить своего дядю, попросил его организовать переговоры между йоркистами и его благодарным племянником.
Людовику надоел шумный Париж, надоели вычурные развлечения, ему не терпелось начать осуществлять свои королевские прерогативы без дяди, который постоянно заглядывал ему через плечо. Хотя герцог Бургундский не должен был уезжать до конца месяца, Людовик неожиданно объявил, что покинет Париж 23 сентября. Стремясь восстановить хорошие отношения между собой и Филиппом, он 22 сентября отправился в Отель д'Артуа. Отправляясь к герцогу, король льстиво отступал от этикета и перед собранием королевских советников и городских сановников, которых он созвал, заявил, что он обязан своему дяде не только короной, но и жизнью. Однако он, много лет ожидавший начала дела своей жизни, не мог больше ждать. На следующее утро он уехал, почти сбежал, от своего дяди, своих баронов, своей удушающей столицы, чтобы отправиться в долину Луары и показать своему брату, принцам и простым людям (которых принцы никогда не видели), что у изгнанника из Женапа есть свои собственные представления о том, как должно управляться королевство.
