Характерно, что церковные постановления, осуждавшие смешанные бани по каноническим мотивам, не упоминают в этой связи каких-либо сексуальных проступков. Церковное покаяние на участников смешанных голых купаний накладывалось только если результатом было зачатие "незаконного" ребенка. Древнейшая русская книжная миниатюра, изображающая смешанную баню (XVI в.), не содержит ничего эротического: гениталии всех трех мужчин прикрыты, а женщина сидит со сдвинутыми ногами, груди ее прикрыты поднятыми руками.
Значительно проблематичнее, с точки зрения христианской морали, были смешанные голые купанья в реках и озерах, а также перепрыгивание голышом через костер в ночь на Ивана Купала. Такие сцены изображены в фильме Андрея Тарковского "Андрей Рублев". Хотя христианство разорвало ассоциативную связь купаний с язычеством, реально положить конец этой практике оно не могло, крестьянская мораль относилась к ним более, чем снисходительно.
Тем более не было запретов на наготу для однополых мужских и мальчишеских компаний. Для деревенских мальчиков совместные купания по сей день служат легальным средством получения анатомических знаний и определения уровня собственного полового созревания. Повышенная стеснительность в подобных ситуациях, как и в бане, считается "немужским" качеством и может сделать подростка или юношу объектом насмешек и издевательств. Ничего специфически русского в этом нет.
Но хотя русские крестьяне не стеснялись своего тела, они его и не демонстрировали. Традиционная древнерусская одежда IХ-ХIII вв. не отличалась особым разнообразием и состояла из длинной рубахи и штанов. В одежде ХIII–XVIII вв. главным элементом оставалась рубаха, которая у женщин была до пят, а у мужчин — несколько короче. Поверх рубахи мужчины носили длинный кафтан, до икр или до щиколоток, и штаны, покрой которых точно неизвестен. Этот тип одежды, которая полностью скрывала очертания мужского тела, сохранился в крестьянской среде и в последующее время. Боярское платье было богаче по оформлению и материалу, но по фасону таким же. Воинская одежда, естественно, была короче, открывая взору также ноги, но далеко не так полно, как в Западной Европе ХIV–XVI вв.
С XVIII в. русская дворянская мода целиком переориентировалась на Запад. Отчасти это делалось по принуждению императорского двора (петровские ассамблеи, с обязательными танцами и т. п., обязательные мундиры, которые носили не только военные, но и гражданские чины), а отчасти в порядке добровольного подражания вышестоящим. Названия новой одежды также, естественно, были иностранными. Защищаясь от ревнителей чистоты русского языка, Пушкин писал: "но панталоны, фрак, жилет — всех этих слов на русском нет". Это вызывало острые споры о "нашей" и "не нашей" одежде.
Князь М.М. Щербатов в знаменитом сочинении "О повреждении нравов в России" (1774) ностальгически вспоминает времена, когда одну и ту же одежду носили несколько поколений (так было и в Европе в средние века) и осуждает Петра 1, который повелел "бороды брить, отменил старинные русские одеяния и вместо длинных платьев заставил мужчин немецкие кафтаны носить". По мнению Щербатова, европейская одежда подрывает исконную разницу мужского и женского начала и способствует развитию сластолюбия и безнравственной роскоши. Впрочем, это писали на Руси и много раньше, еще при Василии III.
Идеологические скандалы вокруг модной одежды всегда интерпретировались в контексте отношений с Западом. Например, в конце XVIII в. французские разноцветные узорчатые фраки были восприняты в России не только как неприличие, но и как покушение на государственные устои. Екатерина II боролась с этой модой с присущим ей чувством юмора: она приказала одеть в такие фраки всех столичных будочников и дать им в руки лорнеты, после чего юные франты сразу же перестали их носить. Павел I предпочитал репрессивные меры и формально запретил ношение французской одежды, наказывая ослушников лишением чинов и даже ссылкой. Но после смерти императора западная мода снова восторжествовала, на сей раз по английским образцам. Однако русским денди, к числу которых относился и Пушкин, иногда приходилось иметь неприятности более серьезные, чем осуждение света.
Так что советские административные гонения на мини-юбки, длинные волосы и широкие или узкие брюки имеют под собой солидную историческую традицию.
Но каковы бы ни были нормы повседневного бытового поведения, художественная репрезентация обнаженного тела контролировалась очень строго. Это связано не с особой "русской духовностью", а с византийской культурной традицией.
Задолго до появления Киевской Руси, начиная уже со знаменитых Фаюмских портретов (II в.), византийское искусство отказывается от античного прославления телесности, противопоставляя ей внеземное, духовное начало. "Тело становится все более бесплотным, плоскостным, вытянутым и невесомым. Оно скрылось за ломкими складками обильных драпировок, утратило подвижность и выразительность".
В Западной Европе аскетические нормы раннего христианства были сильно ослаблены и скорректированы под влиянием античности. На Руси этого влияния не было. Православный телесный канон, вслед за византийским, значительно более строг и аскетичен, чем католический.
Разное отношение к телесности сквозит уже в сочинениях западных и восточных отцов церкви. Августин допускал что, оставаясь в раю, "люди пользовались бы детородными членами для рождения детей" и "могли выполнять обязанности деторождения без постыдного желания" (О граде Божием, ХIV: 24, 26). Иначе зачем Бог создал половые органы? Напротив, один из отцов восточной церкви патриарх Константинопольский Иоанн Златоуст (347–407) комментирует стих "Адам познал Еву, жену свою" (Бытие, 4, 1) в том смысле, что это произошло уже после грехопадения и изгнания из рая. "Ибо до падения они подражали ангельской жизни, и не было речи о плотском сожительстве". В том же духе, делающем гениталии совершенно излишними, высказывались Максим Исповедник (580–662) и Григорий Нисский (335–394).
Это отражается и на иконописных образах. Православная иконопись гораздо строже и аскетичнее западного религиозного искусства. В отдельных храмах XVII в. (церковь Святой Троицы в Никитниках, церковь Вознесения в Тутаеве и др.) сохранились фрески, достаточно живо изображающие полуобнаженное женское тело в таких сюжетах как "Купание Вирсавии", "Сусанна и старцы", "Крещение Иисуса", но это шло вразрез с византийским каноном и было исключением из правил.
На древнерусских иконах тело, как правило, полностью закрыто. Нет ни кормящих мадонн, ни пухлых голеньких младенцев, ни кокетливых Адамов и Ев, ни соблазнительно распластанных мучеников. Младенец Иисус обычно изображается в длинном платье до пят. На иконах XVI–XVII вв., изображающих Крещение Господне, Христос иногда представлен нагим, но тело его остается аскетическим и лишенным гениталий, либо они прикрыты (например, согнутой ногой). Чресла Распятого Христа также всегда прикрыты, причем не полупрозрачным шарфиком, как на некоторых европейских полотнах, а солидной плотной повязкой или покрывалом. У святых открыты только ступни, самое большее — щиколотки и икры. Полунагими, одетыми в лохмотья или звериную шкуру, изображались только юродивые, нагота которых символизировала не столько чистоту и святость, сколько вызов земной роскоши и миропорядку.
В позднейшей религиозной живописи табуирование наготы было несколько ослаблено, однако она все равно встречается редко, даже если сюжет ее в принципе допускал.
На картинах О. А. Кипренского "Богоматерь с младенцем" (1806–1809), Ф.А. Бруни "Богоматерь с младенцем" (1820-е годы) и А.Е. Егорова "Отдых на пути в Египет" (до 1827 г.) Иисус выглядит обычным пухлым младенцем, но это не тот кокетливый мальчик, который улыбается с картин эпохи Возрождения.
