- Не мешаете, - Линь Яолян сделал приглашающий жест.

- Брата и сестру Дин до сих пор не нашли. Никаких следов, - сдержанно проговорил Нин Инъюй, - вашу усадьбу вновь хотят обыскать. Уже тщательнее.

Линь Яолян стиснул зубы до ломоты в челюстях. Обыскать его усадьбу. Хоть десяток раз. Хоть разобрать по кирпичу. Он был уверен, что ничего крамольного в его доме не обнаружат.

Весть о том, что девица Дин увела брата в храм Чистого Сердца, да так и не вернулась, нагнала Линя Яоляна уже в приграничье. Это известие заставило его ощутить всю боль обманутого доверия. Он искренне проникся сочувствием к попавшим в беду людям, а теперь выходило, что Нин Инъюй был прав в своих опасениях и им расчетливо воспользовались. Но в то же время из письма управлящего следовало, что брат и сестра покинули усадьбу в обычных одеждах, не взяв ни еды, ни денег, ни чего-либо ценного. В разоренном пожаром Шэньфэне было немало доведенных до полного отчаяния людей. Что, если по дороге в храм или по пути обратно беспомощный безумец и одинокая девушка стали добычей грабителей? В смелости и сообразительности девы Дин он имел возможность убедиться, но могла ли даже такая женщина всерьез противостоять нескольким мужчинам?

Мысли об этом были не менее горькими, чем мысли об обмане. Линь Яолян с юности привык к тому, что мужчины часто убивают друг друга – в битвах, в спорах… но мысль об убийстве женщины ему претила. Гибель женщины от клинка или стрелы казалась ему столь же противоестественной, как и гибель ребенка.

Как бы то ни было, его совесть была чиста перед государем. И потому он не станет забрасывать Дворец Лотосов письмами с униженными оправданиями за то, в чем он не чувствует вины.

- Боюсь, вас подозревают в том, что вы тайно сочувствуете учителю Цюэ и его последователям, - осторожно заметил Нин Инъюй, глядя на карту, - и что вы помогли бежать и скрыться Дину Гуанчжи и его сестре.

- Безумие Дина Гуанчжи было неоднократно подтверждено лекарями, что его осматривали.

- Верно. Но у каждого человека есть цена. Кто-то из них может не устоять перед серебром. Или угрозами, которые бесплатны.

Линь Яолян дернул углом рта. Зачем Дворцу Лотосов его голова?

- Не нужно вновь просить меня об осторожности, Нин Инъюй.

- Не стану, - начальник ставки провел чуть узловатыми пальцами по глубокой отметке, оставленной ногтем Линя Яоляна, - берег по эту сторону реки Люгу?

- Да. Земли на другом берегу не удержать, но…

Линь Яолян вкратце поведал Нину Инъюю и о совете гадателя, и о своих соображениях относительно возведения рубежа и того, где его следует возвести. Нин Инъюй слушал внимательно, изредка задавая уточняющие вопросы или добавляя к его мнению собственное. Казалось, что ему идея представлялась не лишенной смысла. Однако, когда обсуждение завершилось, начальник ставки коротко покачал головой с невеселой усмешкой.

- Теперь вам и мне остается лишь молить Небеса, чтобы об этом разговоре не узнали в Шэньфэне. Дворец Лотосов сочтет намерение поступиться землями за Люгу истинной изменой.

- Порой лучше отдать несколько десятков ли, чтобы сохранить целое.

- Из Шэньфэна это может видеться иначе. Одно дело поражения от Цзиньяня, тут хотя бы остается гордость за то, что он так и не завоевал Данцзе. И совсем другое – отдать завоеванные предками земли ничтожному Милиню. Эти ли за рекой Люгу сразу становятся выстланными чистейшим золотом.

- Этот ничтожный, как вы его назвали, Милинь обратился в большую беду, Нин Инъюй.

- Это знаем мы. Знает войско. Знают люди Северного Предела – у почти каждого есть родич или знакомый, который повидал, во что обратились милиньцы и что они творят. Но пожелает ли знать такое государь?

Отвечать Линь Яолян не стал. Впрочем, Нин Инъюй и не требовал ответа.

***

Это не было настоящим сражением. Противостояла им не армия. Просто достаточно большой отряд милиньцев, что открыто продвигался по дороге и напал на передовой разъезд армии Данцзе. Дело могло бы обернуться обычной резней, после которой на обочине остались бы искалеченные тела убитых. Однако Линь Яолян со сопровождавшим его отрядом находился достаточно недалеко, чтобы успеть на подмогу.

Схватка была жаркой и беспорядочной. Вопреки очевидности и здравому смыслу никто из милиньцев не пытался отступить, невзирая на то, что все возможности для бегства у них имелись. Чья бы воля ни сплачивала и ни вела отряд – он был безумцем.

И не меньшим безумием были поражены те, кто составлял отряд. Воины в милиньском снаряжении раз за разом с воем бросались на противников и прекращали сражаться только будучи убитыми.

Линь Яолян ощущал нечто неверное в происходящем. Что-то тревожное билось на самом краю сознания с того самого мига, как он увидел окрашенную кровью грязь места боя.

Белоногий, встав на дыбы, ударил копытами бросившегося на него мечника. Это было глупо, беспримерно глупо для любого, кто хоть раз имел в бою дело с конным – даже не будь Белоногий сяоцзинским конем. Но нет, неверность была не только в том, как действовали милиньцы. Не в слепо выкаченных глазах воинов и не в том, что над милиньцами впервые за долгое время было видно знамя. Было что-то еще. Что-то, вившееся в воздухе. Что-то в окровавленной земле под ногами.

Поле, на котором развернулся бой, с каждым мигом все более походивший на беспорядочную свалку, вдруг дрогнуло – словно чья-то исполинская рука встряхнула его, как натянутую простыню. Это отозвалось ломотой в корнях зубов, как от звука лопнувшей струны.

А далее все утонуло в криках людей и бешеном визге напуганных коней. Земля под ногами стала вздуваться и опадать тяжелыми медленными пузырями, подобно каше в гигантском котле. И каждый земляной пузырь, лопаясь, выносил на поверхность кости. Человеческие черепа, на которых чудом держались позеленевшие древние шлемы. Черепа лошадей. Кости неведомо как не распавшихся рук и ног. Куски потерявших былой блеск доспехов. И целые доспехи, чьи хозяева так и истлели внутри собственной брони. Мечи, что некогда были грозным оружием.

Древние мертвецы перемешивались с теми, кто погиб несколько мгновений назад. С ранеными и живыми, что не смогли устоять на ногах на ходящей ходуном земле.

О том, чтобы продолжить сражение, не могло быть и речи. Чудом было просто удерживаться на ногах.

Линь Яолян, пытаясь успокоить Белоногого, озирался вокруг. Он не знал, кажется ли это ему, или земля и правда каким-то неведомым образом прокатывает волны, подталкивая извергнутые останки и оружие ближе к нему.

В Цзиньяне до него доходили рассказы о том, что при проезде мимо принца Шэнли поле некоей древней битвы вдруг пробудилось и вынесло из глубин земли кости воинов, ждавших погребения, которое принц им даровал. Однако в тот день вокруг цзиньяньского принца не кипела беспорядочная схватка и земля не напилась крови. Да и что общего могло быть между принцем Цзиняня и генералом Данцзе? Что?

Линь Яолян не мог сказать, сколько продлился этот тягостный кошмар, сковавший сердце ледяным оцепенением. Кажется, менее часа – солнце не успело далеко уйти по небосводу. Кажется, оно вообще не двинулось. Если это было верным, то все закончилось за мгновения, растянувшиеся на настоящую вечность для тех, кто оказался на поле.

Земля успокаивалась постепенно, подобно ряби на поверхности воды. Кто-то громко молился, кто-то взывал к Небесам, прося об ответе. Кто-то без стыда рыдал, не в силах совладать с пережитым ужасом. Стонали, кричали и звали на помощь раненые.

Линь Яолян сорвал с пояса флягу, торопливо и жадно сделал несколько глотков. Почти не глядя бросил ее немолодому солдату с рассеченным лбом, хватавшему ртом воздух.

Можно было бы сказать, что они победили. Поле, сплошь усеянное теперь костями и древней позеленевшей бронзой, осталось за ними. Милиньцы почти полностью разбежались, как будто исчезла некая сила, что направляла и сплачивала их. Лишь кое-де маленькие разрозненные группы пытались сопротивляться тем из воинов Данцзе, что пришли в себя быстрее прочих.