При горении белый фосфор развивает температуру до 1300 градусов Цельсия, механически скользнуло в голове.

Так вот почему она так себя вела.

– Уходите.

Мекк в таких случаях реагирует инстинктивно, срабатывает защитная моторика.

Хрустальный мир всегда берёт свою цену. Стоит ему поддаться, сделать туда шаг, как пути назад уже не будет. Сколько раз она это делала впервые? Если верить слабому эху былых воспоминаний, это был её третий. Лили Мажинэ, Кора Вайнштейн, и вот, однажды настало её время. Верь или не верь отзвукам старых видений, сколько ни уговаривай себя, что это были совсем другие, чужие ей люди, но хрустальный мир – вот он, вокруг неё. Призрачное варево из туманных голосов и бритвенно-острых граней физической реальности, которой так несложно управлять, но которая так же легко может тебя убить, как убивала уже не раз.

Она ненавидела хрустальный мир, как слепец ненавидит свою слепоту или как провидец ненавидит свои видения. Каково это – раз за разом обретая всемогущество, получать в качестве неминуемой обратки чувство своей абсолютной беспомощности перед лицом тёмной стороны своего дара, своего проклятия.

Она каждый раз корила себя за эту слабость. За страх, за невежество. Она смотрит на хрустальную изнанку физической реальности, где стены прозрачны, а люди видны насквозь, но предпочла бы не знать ничего этого. Быть обычным человеком.

Ха, как же.

Ничего подобного. Она твёрдо знала, что не променяла бы и толики своего дара ни на какие блага этой проклятой планеты. Даже несмотря на то, что уже дважды из-за него умирала, каждый раз возрождаясь вновь. Это была часть цены. Плевать на цену.

Перед ней сверкала своими смертельными гранями утлая каморка посреди жилого муравейника. Убогая мебель, допотопные виртпанели по потолку и стенам, бытовые приборы по углам, вязкий перенасыщенный чужими испарениями воздух. Чья-то безуспешная попытка изобразить домашний уют. Именно в таких местах она творила свой суд, поближе к контингенту, подальше от посторонних глаз.

Здесь так легко затеряться человеку.

Здесь так просто человеку пропасть.

Здесь суд может не торопиться, тем более что и судья, и присяжные, и понятые, и свидетели ему были не нужны. Ну, за редким исключением.

Она бросила взгляд на подсудимого сквозь марево хрустального мира.

Как много их прошло через её руки с тех пор, как она вновь назвалась Лилией. Твёрдых и сломленных, гордых и мелочных, тщедушных и воплощённых машин для убийства. Таков был уговор между ней и Ромулом, она имеет право судить таких, как этот подсудимый. Людей, за спинами которых дымилась пролитая ими кровь. А взамен… взамен же она не лезет в дела самого Ромула, вступая в игру лишь тогда, когда ей позволено.

Это соглашение с самого начала было плодом достаточно шаткого компромисса, но Время смерти примирило многие враждующие стороны. Даже Ромул, всегда властный и несгибаемый, стал способен признавать свои ошибки.

К дьяволу Ромула. Она, вновь назвавшись Лилией, не была ему должна и сотой доли того, что он был должен ей. Давным-давно, две жизни назад, их связывало нечто большее, чем связывает прочих его Соратников, но теперь… теперь её волновало только то, что скажет Улисс.

В конце концов, это не Ромул убил её там, на площадке перед Хрустальным шпилем. И не Ромул был второй, заблудшей половиной настоящей, изначальной Лилии Мажинэ. Позже она самовольно заберёт себе это имя только лишь затем, чтобы напомнить, что именно ей задолжали. Но не к Ромулу она обращалась. Она обращалась к Майклу Кнехту, волею злой судьбы повстречавшемуся ей дважды – сначала в коридорах пропащей социалки и потом, пятнадцать лет спустя, в переходе прогнившего насквозь Мегаполиса.

Именно он, ставший к тому времени Соратником Улиссом, на какое-то мгновение подарил ей шанс на возвращение к нормальной жизни, предложив ей бросить всю эту бессмысленную единоличную борьбу с Корпорацией в бесконечной погоне от проклятия, доставшегося ей после неурочной смерти Жана Армаля. Бросить. Если бы всё было так просто. Что и когда бы ни привело её и Улисса к Шпилю в тот день, всё закончилось её смертью, а значит, и заперло её в итоге в этой башне, в этой комнату, в этом многократно проклятом хрустальном мире.

Зачем? Чтобы что?

Её целью с тех пор стало мщение всем этим зазнавшимся людям, что на руинах павшей Корпорации продолжали упорно делать вид, что им дозволено вершить чужие судьбы. Таков был уговор с Улиссом. До́лжно было свершиться тысяче чёрных знамений, чтобы он уяснил, наконец, что она была права. Ромул и Хранители были простыми свидетелем той сделки, они не могли не согласиться. И вот она здесь.

Здесь же – и её сегодняшний подсудимый. Очередной брошенный на произвол судьбы бывший агент Корпорации. Очередной загнанный в угол изгой, который настолько затравлен, что изловить его в свои сети не составило бы труда и рядовому «красножетоннику» из числа недалёких, но хватких корпоративных крыс, но ему не повезло, и попался он не им, а ей. Впрочем, хватало ли ему ума хотя бы теперь, оставленному без зубов в самой тёмном и вонючем углу лабиринта Мегаполиса, догадаться, что всё кончено?

Она глядела на него через свой хрустальный мир, и к вящему удовольствию наблюдала в нём спокойствие и уверенность. Он до сих пор искренне полагал, что всё контролирует.

– Возможно, в этом вы правы.

– Тогда почему, объясните? Вы же опытный в этом деле человек, объясните мне, зачем они это делают, из чистого (как будет антоним к слову «альтруизм»? ), пусть будет корыстолюбие, из чистого корыстолюбия? Я себе слабо представляю человека, который искренне считает себя добрым семьянином, ответственном специалистом, радеющим о всеобщем благе, в конце концов, он с чистой совестью каждый день отправляется спокойно спать, зная, что он сделал, и при этом он же не социопат, не технофашист какой, не доктор Зло. Простой серый клерк, которому доверили нажать на кнопку, он её с чувством исполненного долга и нажал. Как это работает?

– Я тут могу только теоретизировать, но поймите, они же попросту не думают о последствиях. Что в голове у этого человека? Квартальный план? Или, скорее, планы на ужин. Что ему какие-то там последствия его решений? Это даже не его решения, а вышестоящего начальства.

Складно рассуждает подсудимый, в кресле развалился, нога на ногу, в глазу искрится смех, какой же он уверенный в себе, матёрый волчара, и людей-то он видит всех насквозь, и ему палец в рот не клади – откусит.

Она подождала, пока докапает своё на ледяную глыбу драгоценный копи-лювак, вернувшись к подсудимому с двумя крошечными чашками из поднебесной керамики. Чего только не встретишь в подобных апартаментах.

Что же до подозреваемого, она могла бы взять его за горло прямо через хрустальный мир, но вот так, в разговоре, проще было вытянуть из него правду. Смотрите, как пульсируют центры удовольствия в его префронтальной коре, господи, да у него почти встал от осознания собственной важности. Острое чувство личной неприязни удалось подавить не сразу. Даже этот подсудимый заслуживает непредвзятого разбирательства, сколько бы она ни потратила сил, чтобы его сюда заманить, предварительно разыскав и истребовав с Ромула подтверждения. А значит – люби его, молись за его пропащую душу и уже только потом ешь его с потрохами, если он этого действительно заслуживает.

– Благодарю вас, кофе великолепный.

Великолепной будет очная ставка, на сегодня таков был план. По своему опыту она знала, как это бывает. Люди часто склонны старательно запирать свои самые страшные тайны в дальних уголках собственной памяти, до последнего делая вид, что ничего не случилось. Как ни закрывайся от правды абстрактными рассуждениями, мол, не мы такие, а жизнь такая, и я, мол, простой винтик в системе, который ничего не решает, но в реальности все всё знают.

И помнят. Как бы тщательно подсудимый не скрывал эти воспоминания, хрустальный мир обнаружит реакцию. Миг осознания неизбежности наказания. И самое главное – признания собственной вины. За этим они сегодня тут и собрались.