Когда вездеход выбрался из низины, а под подушкой с металлическим скрежетом начало продираться разнотравье, Роуленд с наслаждением отстегнул респиратор. Запах, особенно по весне, был далёк от цветочных ароматов, но это смотря с чем сравнивать. Местные хакасы из «диких» рассказывали, что ещё лет тридцать назад «служанки» из-под куполов только в гермокостюмах полувоенного образца показывались, и то сказать, были в этом правы. Сейчас – совсем другое дело.

То ли мгноговековые залежи всякой органической дряни на месте бывшей вечной мерзлоты за полтора столетия начали наконец превращаться в нечто химически нейтральное вроде торфа, то ли там снизу снова начало подмораживать – Роуленду в общем было всё равно – главное, иногда тут становилось почти хорошо. И уж точно лучше, чем в душном людском болоте агломераций.

Тут порывом ветра на Роуленда так пахануло, что он поспешил обратно застегнуться. И если бы проблема была только в запахе или даже химическом составе. Сибирь скопила в своих недрах залежи самых немыслимых болезней, и такими безжизненными эти пространства стали не сами собой. Нет, плотность населения даже в благословенном XX веке тут была невесть какая, недаром ханьцы на эту территорию засматривались, но вот так, чтобы на сто километров в округе два-три жалких хутора, такого здесь не бывало, пожалуй, со времён палеолита.

Пару раз Роуленд натыкался на могильники начала века, жуткое зрелище. Спёкшаяся воедино масса из остатков одежды, белеющие кости, какие-то предметы обихода. Вылетаешь пулей, начиная про себя молиться на зверскую унивакцину, от которой каждые полгода валяешься как в бреду, с температурой под сорок. Зато есть шанс не подцепить что-нибудь покруче эбола, малярии-2 или гриппа-испанки.

Впрочем, этой же болотной дряни и спасибо, чужие здесь не шастают, никому эта территория не нужна, за ней если и следят, то разве что для проформы, и объект должен быть размером хотя бы с винтолёт. А кому нужен ломаный-переломаный вездеход?

Роуленд сверился с картой и начал потихоньку притормаживать. Хорошо, что старое-доброе крякнутое позиционирование тут, на почти ровной плоскости, работало идеально, а то при здешнем однообразии ландшафтов можно неслабо заблудиться. Хорошо, что так много старых спутников ещё болтается на стационарных, попробуй тут включи официальное, сразу будешь у «служанок» как на ладони. Здешние этого ой как не любили, по понятным причинам.

Ага. Зелёная ракета неспешно поднялась над пологим выступом на востоке, Роуленд нашарил свободной рукой под панелью пистолет и не глядя пальнул в небо. Обмен сигналами дело обычное, чтобы тут жить – нужно быть очень нелюдимым человеком, а привычка чуть что хвататься за ствол делала нечастые встречи ещё занимательнее.

Встречный вездеход уже остановился, и теперь аккуратно пристраивался правым бортом. Поступим так же.

– Ни хао рен!

Ломаный пунтухуа тут вроде как дань вежливости, всё равно на нём толком никто не говорит. Ну, кроме самих ханьцев. Только и они предпочитают не морщиться, выслушивая, как коверкают их язык, а сразу переходить на инглиш.

– Хай, мэн. Чего случилося?

Роуленд с ухмылкой ткнул пальцем в здоровенную заплату на юбке у коллеги по несчастью, явно тоже обо что-то бортанулся. И так бортанулся, что небось три дня потом по пояс в болоте просидел, стуча кувалдой.

– Да ничего, мелочи жизни. Привёз?

Водителя встречного вездехода звали Руфус, он был бывший вояка (о чём до сих пор недвусмысленно намекал неестественный разворот плеч), африканец, роста в два метра, правый глаз напрочь отсутствует, глазница заросла диким мясом, страшный как чёрт. Интересно, ему по вечерам в зеркало не стрёмно смотреть? Приснится ещё такое, чего доброго. Вот и сейчас, оставшийся глаз нехорошо щурится, кулачищи сжимают штурвал так, словно хотят вырвать его из крепления. Спросил «привёз» так, будто в случае чего прибьёт на месте, вот этими самыми руками.

– Привёз, когда я тебе подводил. Принимай-на.

В проход между бортами полетела обычная доска, Роуленд со своей стороны принялся подтаскивать фасованные тюки с брикетами – жрать эту гадость можно только в теории, зато домашняя скотина, которой тут многие за последние годы обзавелись, трескала только в путь. Роуленд в своё время разжился по случаю не только мини-биофабрикой (отдельная история – где он её взял и как сумел допереть к себе в болота, весом она была тонн под десять), но ко всему ещё и упаковочный станок угнал из одного заброшенного янгуанского купола. Так что теперь и окрестные говяды довольны, и выменять полезный товар всегда можно. На какую-нибудь жратву поприличнее, например. Тут, на окраине мира, жизнь простая, сплошной натурообмен и выживание.

Так они некоторое время молча туда-сюда и таскали, каждый своё.

– Диспенсер поюзанный никто не предлагал выменять?

Руфус в ответ понимающе заржал.

– Если что, ты за мной будешь. Я сам уже полгода ищу.

– Понятно. Что слышно?

– Да ничего не слышно. Севернее, говорят, новый купол возводят. Как думаешь, сколько простоит?

– Упорные ребята. Даю ему год.

– Угу.

Места здесь были занятные – даже самые прочные купола тут рано или поздно взлетали на воздух. То газопровод рванёт, то грунт просядет, давая такую трещину в несущих, что проще новый построить, чем старый починить. Любой заподозрит диверсию, только кому тут устраивать диверсии? Кучке отщепенцев, годами разыскивающих банальный диспенсер?

– Чего им всем тут надо? Остатки месторождений всё равно они контролируют, зачем им наши болота?

Наши. Ха.

– А ты их спроси, будут пролетать, помаши им снизу.

Юморист. Сам небось отнюдь не на Корпорацию служил, но потом надоело, бросил всё, чуть не жену и детей, рванул сюда, живёт отшельником, мастерит для души куколок из соломы, вручную раскрашивает. А что глаз потерял, так это ещё не самый плохой вариант, много народу просто мрёт. Роуленд поморщился, вспоминая прошлую весну. Еле оклемался тогда. Но вот ни на секунду не задумался о том, чтобы вернуться.

– Ладно, разбегаемся. До связи, Руфус.

– До связи, Джон, береги себя.

Обнялись и разъехались.

Разогревая остывшее двигло до режима, Роуленд не удержался и разок всё-таки бросил взгляд назад. Хороший мужик этот Руфус, как-то они целый год с ним играли в шахматы по радио. Не столько играли, сколько за жизнь болтали, кто где бывал, да кто как кого и поскольку раз на дню ненавидел. Три раза начинали партию заново, потому что обнаруживалось, что фигуры на двух досках оказывались расставлены по-разному. А потом с юга опять потянуло и стало не до того, так в общем они к шахматам и не вернулись. А жаль, было весело.

По правде сказать, большинство местных выживальщиков вовсе не были отъявленными социопатами, как это можно было бы представить. Просто у каждого были свои причины свалить подальше. Как они были и у Роуленда.

Выводя привычную глиссаду по водяным зеркалам, он усмехался сам себе. Писарь Стэнли, ты ли это. Смотри, куда забрался, тут не то что интервеб, тут электричество не всегда в наличии. Нечасто ему тут приходится о таких вещах задумываться. Как-то всё случилось само собой. Сначала исчезли близнецы, а без них и Ромулу Стэнли был не нужен. Потом навалилась эта волна безумия, которую он ощущал, кажется, сильнее всех треклятых жителей треклятой агломерации. С ней невозможно было жить, от неё невозможно было скрыться. Стэнли что-то смутно объясняли про Мать, но ему от этого знания было не легче. Так он постепенно стал глазами, которые не видят и ушами, в которых не нуждались. И тогда он ушёл.

Снова вспомнил, что его зовут Джон Роуленд, что ему уже стукнул сороковник, а ни профессии нормальной, ни особой цели в жизни у него не случилось. Нужно было убираться куда-нибудь подальше, но не так, как поступали другие – на вахту в дальний космос. Видимо, это ещё теплилась в душе надежда, что близнецы вернутся.

Поэтому первой точкой, куда Роуленд двинул, была Аляска. Климат почти райский, суровые выживальщики и там присутствовали, причём в массе, и всеобщее безумие там почти не ощущалось, но Роуленд чувствовал, это всё не то. Тянуло его куда-то, его как писаря. Так через пару лет он и оказался здесь, на бескрайних зловонных болотах, где писарю уж точно делать нечего.