Он молча, не перебивая, выслушал все мои излияния, даже про то, как мне и без того тяжело. И как я перенапрягаюсь. И как у меня все силы учёба отнимает, тоже выслушал. Когда же я дошёл до тезиса, означавшего примерно следующее: «а как же сам Учитель, да он, наверное, и помнить-то забыл, когда в последний раз прилагал физические усилия», он просто хитро усмехнулся.

Я попытался заткнуться, совершенно справедливо ожидая подвоха, но всё ещё не собирался сдавать с таким трудом завоёванные позиции. Учитель этим немедленно и воспользовался:

— Давай тогда так… я тебе покажу одну штуку, ма-аленький такой фокус. И, если после этого ты всё ещё будешь настаивать на отказе от физических упражнений, я разрешу тебе их не посещать вовсе.

Я растерянно на него посмотрел, недоумевая, неужели мне удалось так легко победить? Уж в том, что я не уступлю, сомнений быть не могло, мне на его фокусы и смотреть-то неинтересно…

— Я — согласен, только, чур, слово не менять!

— А как же! — сказал Учитель.

Мы пришли в какой-то огромный зал, уставленный кучей непонятных предметов, состоявших из сложных по конструкции тяжеленных металлических деталей.

— Смотри! — сказал Учитель, подводя меня к одному предмету, похожему на лежанку на пляже, только с кучей стоек по бокам, на стойках были закреплены железные палки непонятного назначения. По бокам я заметил кучу дисков из такого же материала. Учитель, провожаемый моим недоверчивым взглядом, вдруг принялся с поразительной ловкостью нанизывать круглые железяки на одну из палок, получилась жуткого вида конструкция.

И вот этот тяжеленный ужас он взял в руки, с заметным напряжением выпрямившись, а потом одним резким движением вбросил его вверх, визуально — словно на нём повиснув.

Грохот приземлившейся штанги прозвучал одновременно с моей отвалившейся челюстью.

— А кто не сможет так делать, того не возьмут на «Тьернон». Ты же хочешь в Полёт?

Ответ тут мог быть только один.

И, хотя я и понимаю теперь, что Учитель слегка сжульничал, сыграв на самом сильном своем месте, но остаюсь ему благодарным до сих пор, так как без той физической подготовки, которую теперь уже устраивал я сам себе, мне никогда бы не стать Пилотом. Правда, любить я физические упражнения от этого не начал. Учитель же… он действительно был человеком сильным, здоровым и очень работоспособным. Болезнь ни в коем случае не могла стать причиной его смерти, тем более, что человек-то сейчас в среднем живет лет на десять дольше, чем ему исполнилось к тому году… Учитель ни за что не мог умереть просто так.

Неужели его дух, всегда поражавший меня своей мощью, смог так быстро угаснуть, дать себя сломить мелочным обстоятельствам? Не могу я в это поверить, значит, было ещё что-то. И это самое «что-то» позволило ему самому сделать непростой вывод — бороться не стоит. Учитель не сдался, он просто самоустранился в тень. В вечную, неизменную, бесформенную, неизбежную тень.

Я стоял, размышляя в сторонке, ждал, рассматривал собравшихся, иногда возвращался взглядом к телу Учителя. Никаких посторонних следов отсюда заметно не было. Он казался уснувшим.

Народу в Прощальном Зале стояло не то чтобы мало, но я ожидал большего, всё-таки Учитель был светилом планетарного масштаба. Вот по отдельности стоят люди примерно моего возраста, скорее всего, ученики, мы встретились тут впервые. Если не считать Мари, я никого из них не знал. А вот и сама Мари, склонила голову, к чему-то прислушивается. Поодаль стали, видимо, родственники, молчат, и выражения лиц у них странные, не поймёшь, что думают.

Ни одного представителя Совета я так и не заметил.

Церемония прощания меж тем началась, мерно проплывая бормотанием поминальной речи мимо моих ушей, я же ждал от этого мероприятия лишь одного. Огромный экран голопанели над нашими головами мерцал и искрился, но битых три часа оставался пустым.

Я даже в мыслях не стал произносить прощальных слов, как это делали остальные, попрощаться — случилось, но ведь случилось же! — мы успели с ним поговорить в тот раз, чего повторять пустые слова, которые ничего уже не изменят. Раньше перед нами обоими стоял вопрос — что ждёт нас впереди. Теперь же у него этой проблемы не осталось.

Вот, как говорится, и вся философия.

Мне было-то нужно от всего этого мероприятия — я ждал ответа на конкретный вопрос. Как он умер?

Когда свет в Зале начал гаснуть, провожая исчезающее во тьме под потолком тело шелестом одежд присутствующих, я стал пробираться к выходу. Вряд ли оттуда будет хуже видно, а покинуть помещение получится раньше всех. Мне, во что бы то ни стало, нужно было разбить все запоры, какие ещё оставались на моём пути.

Сегодня же, думал я, когда тело Учителя уже рассыпалось в прах, готовое бесследно исчезнуть в одном из Хранилищ. Сегодня же, продолжал думать я, когда свет угас насовсем.

Чуда не произошло. То есть, это было и осталось загадкой для остальных зрителей. Для них – для всех. Кроме Мари, она знала разгадку раньше, чем возникла загадка. Кроме меня, я тоже вполне мог бы и не дожидаться подтверждений со стороны.

На огромном экране вспыхнул и снова угас образ.

То было последнее, что видел Учитель перед смертью, простейшая манипуляция над мёртвым, но ещё кое на что способным мозгом.

Огромная полосатая кошка. Тигр, бросающийся на Учителя из густых зарослей. Только и всего. Учитель ушёл из моей жизни такой же загадкой, какой был все эти годы.

Я сделал несколько шагов назад и очутился на свежем воздухе.

— Мари!

Она поглядела на меня, вроде обычный для последнего времени её взгляд, да только было в нём… немного больше обречённости, что ли. И ещё — её глаза были абсолютно сухими. Мне почему-то именно эта деталь показалась особенно важной. Мне Мари всегда казалась девушкой, способной пуститься в слёзы, увидев на улице потерявшегося котенка. Смерть же Учителя для неё, видимо, оказалась настолько… значимой, что никаких слёз бы не хватило.

— Ты идёшь… домой?

Я постарался вложить в этот простой вопрос все свои метания последних дней, свою решимость и кое-какие обещания, но я был отнюдь не настолько уверен в своих способностях. Пожатие рук должно было сказать ей то, что не сказал голос.

— Да, милый, я иду к нам домой.

Ласковый ветерок овевал наши лица, а мы шли под руку по притихшим улочкам, наши сердца мерно бились, пока разговаривали.

Тихие голоса, словно опасающиеся нарушить очарование начала одной из наших последних ночей на этой планете. Голоса, исполненные небесного величия и подспудных мелочных страстей. Голоса людей, которым кажется, что это они управляют собственными поступками.

Выдуманный фарс так часто кажется реальнее настоящей действительности…

— Мари, как угадать на этой несчастной планете, кто прав, а кто — нет?

— Ты меня спрашиваешь?

— На самом деле мне попросту надоело задавать этот вопрос самому себе… ты считаешь его бессмысленным?

— Нет, отчего же… я до сегодняшнего дня даже знала на него ответ.

— Любопытно… Это Учитель изменил твоё мнение на этот счёт?

— Учитель… в вопросах образования он был величиной планетарного масштаба, но людей он не понимал. Именно вследствие грандиозной широты своего мышления, он не мог отличить, порой, живого человека, не подчиняющегося никаким закономерностям, от соразмерной ему статистической величины. Нет, это не Учитель, всё гораздо сложнее… я просто очень сильно поменяла сегодня своё отношение к жизни вообще, и знаешь почему?

— Нет. То есть я могу предполагать, но… не стану.

— Ты действительно изменился, милый.

— Ты тоже.

— Я тоже… Но это так, к слову. Я просто, наконец, поняла, чего мне не хватало эти полгода. Мне не хватало твоего тепла.

Она прижалась ко мне, ткнулась носом мне куда-то под мышку, а я недоумевал. Ничего же не изменилось, мы относимся друг к другу ровно так же, как вчера, как позавчера, между нами всё те же проблемы, всё те же вопросы, недосказанности… она что-то для себя решила?