— Зачем ты в это ввязался, Рэд?

— Не болтай чепухи, я должен был тебя вытащить, мы с Отрядным тебя доставим на Базу, всё будет хорошо.

Он покачал головой. Хорошо покачал, энергично.

— Я не о сегодняшней передряге. Я о Десанте. Это была ошибка, Рэд, ещё там, на Аракоре.

— Сейчас не время вспоминать какие-то…

— Помолчи, Рэд, сейчас моё время говорить.

Я заткнулся.

— Слушай меня, Капитан. Ради памяти всего, что тебе дорого, уходи из Десанта как можно быстрее, пока не стало поздно, — единственная уцелевшая рука с неожиданной силой вцепилась мне в рукав, голос его стал горячечным, возбужденным. — Формально ты не имеешь права больше командовать Легионом в одиночку. Максимум — до переформирования. После всего сегодняшнего за этим вопрос не станет. Тебя переведут… позовут в Адмиралтейство, дадут Майора, а там… ты не можешь чувствовать это сам, а я видел, видел всё это время, эти твои голоса… Тебя уведёт в такие дали, что не пожелаешь и врагу. Беги отсюда. Воевать должны молодые. Старики должны думать о доме. Здесь тебе не место. И никогда места не было. Умоляю, только не плыви по течению, ты можешь бороться с собой, верь мне.

Я не понимал.

То есть, чувствовал, что это не горячечный бред, что это важно для меня, но всё равно не понимал. Я смотрел на Джона, будто впервые его видел.

А он всё твердил:

— Тебя всегда заставляли поступать так, как следует. Память, товарищи, обстоятельства, наша дурацкая Эпоха и твой долг перед Пентаррой. Без них тебя бы здесь не было.

Показалось, будто меня ударили по лицу. Джон не должен был напоминать мне о том, что привело меня под эти чужие небеса. Но он посчитал это нужным. Что же ты хочешь сказать, старый друг?

Склонив голову, я молчал и ждал. Надеясь только на то, что мои мысли не отражаются на лице. Не знаю почему, но мне стало стыдно. И очень, очень горько.

— Жил-был мальчик, который любил искусственные леса родного мира, каким он его знал, любил космос, который делал его свободным, и не любил огромные города, которые пускали его в этот космос, а ещё он любил девочку. Так вот. Когда она умерла, он предпочёл умереть тоже, но его бренные останки принялись зачем-то мстить за свою поруганную душу. Случалось, что он получал шанс возродиться, снова стать человеком, но он каждый раз предпочитал гнить заживо. Друзья… у него они были, настоящие, на век, да только откуда им было знать, что мальчик тот уже всего лишь древний гниющий остов, страдающая память, наделённая к тому же привычкой разговаривать сама с собой. А может, знали они всё, да только предпочитали не замечать. Оставлять, как есть, не трогать товарища. И получалось, что их стараниями было то тело обглодано до состояния голого сухого скелета, только и способного, что воевать и воевать…

Джон замолчал, судорожно хватая ртом воздух.

— Рэд. Ты талантливый человек, прирожденный боец… да вот только, кроме талантов, у человека должна быть цель, прости меня, что я так и не сумел за все эти годы подсказать. Рэдди, тебя давно так никто не называл, пойми, душа может перевоплотиться, только если похоронено тело. Я понял это после гибели Юли. Сколько ни сражайся с врагом, которого нет, ты будешь воевать только с собой. Используя все свои таланты. А нужна-то какая-то малость, проститься с прошлым.

Ощутив на «коже» своего биосьюта холодную, покрытую кровавой коростой ладонь Джона, я невольно вздрогнул. Оказалось, я уже долгую минуту смотрю куда-то в сторону.

— Дай мне ту эрвэграфию, Рэд. Дай мне её сюда.

Могучая, но неразумная сила молодого планетарного интеллекта поставила эксперимент, он удался, сорр! Капитан, во имя всего того, что ты сам помнишь, уничтожь её. Прямо сейчас, я знаю, она всегда у тебя с собой.

Он это сказал?!! Да нет же, он молчал. Лишь хватал ртом воздух да напряженно старался удержать расползающееся сознание.

Нет, мне показалось! Показалось же!!!

Я содрогнулся. Оля. Моя Оля. Оленька…

Я так люблю любоваться тобой пустыми вечерами.

Я так люблю тебя. До сих пор.

— Ты сходишь с ума, Рэд.

— Не могу. Джон, честное слово, не могу, — тихо сказал я.

— Ради меня, ради нашей дружбы.

— Нет.

— Ради самого себя!!! — я отвел глаза.

— Тогда ради неё. Скажи, она хотела бы остаться такой, продолжать жить вот так?

Моя рука дрожала, словно от огромного напряжения, я неловко достал из нагрудного контейнера тонкую пластинку, казавшуюся всегда совершенно чужой в этих огромных сверкающих броневых ладонях.

Медленнее, чем хотел, но так быстро, как только мог, я поднес эрвэграфию к глазам. До последней черточки знакомое лицо. Она грустно улыбалась. Как всегда. «Будь ты проклят…» — отчетливо подумал я. К кому я обращался? Не понимаю до сих пор. Сейчас я сказал бы, что к Первому, но тогда…

Не помню.

— Вы всю жизнь мстили, Капитан Ковальский, за очередную планету, за Олю, за Юлю, за Пентарру, за Исили, за ребят, за Капитанов, за Легион, за Альфу, даже иногда за всё Человечество разом. Не желаете прекратить тратить свою жизнь на бесполезные метания?

Горький упрёк… В этом горячечном шёпоте он был еле слышен, но бил сильнее всего.

— Месть разрушает душу, Рэд, такова человеческая природа, так построено наше сознание. Без исключений. Хотя есть одно единственное — ты не желаешь отомстить самому себе?

— Себе?

Я ничего не понимал тогда, дурак, но всё же…

— Да, себе.

— За что?!! За кого?

— Да за себя же. Ты знаешь, Юля… она была умница, она ещё тогда, после Элдории всё поняла. И тоже хотела убежать по-своему, но тоже не сумела, несмотря на всю ту радость, на семейное счастье, несмотря на принятые решения. А я её тогда не понял. Глупый был. Теперь стал умнее. Да вот, её нет. И я…

— Джон…

— Подожди, ты ещё успеешь поспорить… сам с собой. Больше уж будет не с кем… Я скажу последнее. Как ты думаешь, Оля смогла бы любить тебя вот таким? Посмотри на себя сегодняшнего.

И всё же я сделал тогда правильный выбор. Если бы не проклятая судьба, я выполнил бы его последнее пожелание. Не его вина, он был человек. А я — ещё нет.

Он всё смотрел мне в глаза. Пристально-пристально. А у меня в голове сверкали блицами какие-то странные воспоминания… белки-эйси, дом в лесу, а ещё — озеро. Откуда такие?

В наступившей тишине сверкнула в ладони искра голубого пламени, уничтожив то, что там было. Без следа.

Но ничего я не понял, только почувствовал вдруг, что поступил правильно. Всё-таки правильно.

— Ты всё-таки решился. Я рад за тебя.

Почему голос Джона вдруг сделался таким слабым?

— Отрядный знает, как там дела? — он кивнул в сторону грузной фигуры десантного «защитника», старательно, раз за разом, оглядывающего окрестности.

— Нет. Он тоже без связи. И сетки нет.

— Жаль, — голос Джона стихал, он терял последние силы. Я почувствовал, что он уходит, наклонился над ним, коснулся ладонью его щеки. Я только позже понял, что плачу. — Будь счастлив, Рэд, не поминай лихом. И вот что… передай Лиане, что её отец в последний момент сильно поумнел. И запомни… бросай службу… если вернёшься… не опозд…

Внутренний его свет гас и гас, а потом глаза Джона стали как стекло — спокойные и неживые. В обеих Галактиках у меня оставался только один по-настоящему близкий человек. И теперь его не стало. Не стало. Новое слово. Кажется, впервые я думаю о смерти, как об исчезновении.

Забыв, что на меня смотрит Отрядный, я впервые после своей первой смерти на Пентарре сумел по-настоящему расплакаться. А казалось, совсем разучился.

Сотни тысяч людей, запертые в одной космической жестянке.

Консервная банка сублимированных мыслей, чувств, воспоминаний и устремлений.

Ксил Эру-Ильтан не выносили подобного соседства.

Комфортнее всего им было оставаться в насквозь прожаренных далёкими квазарами безднах космической пустоты, где даже малейшие следы далёкого человечества беспомощно терялись на фоне грандиозных красот мёртвой материи.