И, кивнув Хильди, я сухо сказала ей:
— Благодарю.
Гномка крутнулась на пятках так, что её рыжие косы описали в воздухе дугу, и, чеканя шаг, направилась прочь. Её каблучки громко цокали по брусчатке.
— Что за беда с окном? — принялась расспрашивать Голди. — Неужели в твоём общежитии такие плохие комнаты?
— Да, да, я слышала, театралов и кормят ужасно, а комнаты! Сплошная грязь и тараканы, — зацокала языком Дейзи. — Бедняжка Сара, загляни как-нибудь к нам, хоть посидишь в тепле. Мы оставим тебе что-нибудь с обеда.
— Обязательно приходи, — кивнула и Голди.
Я поблагодарила их так же сухо, как Хильди, и соврала, что окно меняли просто оттого, что нам не понравилась форма прежнего, и мы попросили о замене.
— Но ты сказала «починили», — не поверила Голди.
— Оговорилась, с кем не бывает, — отмахнулась я, распрощалась с ними и ушла, впредь твёрдо решив делать всё, что в моих силах, чтобы не встречаться с этими двумя. До чего мерзкие! Вот бы Дейзи и вправду помолвили с этим грубым, невоспитанным, неразборчивым в связях сыном Эштонов. О, как бы я радовалась!
Дверь моей комнаты оказалась закрыта, и открыть её я не смогла.
Я постояла в недоумении, затем ещё подёргала ручку. Потом толкнула. Подождала и толкнула сильнее, навалившись плечом.
— Кого ишшо там принесло? — раздался приглушённый голос Хильди.
У меня внутри всё оборвалось. Это что же, они заперлись от меня? И не впустят? Нужно искать комендантшу, чтобы она велела им открыть, но вдруг они затаили обиду и начнут пакостить мне постоянно!
Я ещё толкнула, раздумывая, стучать ли. За дверями других комнат слышался негромкий шум, там звучали голоса и смех. Чего доброго, кто-нибудь выглянет, и все узнают, в какой нелепой ситуации я оказалась.
— Да кто там, чё молчишь? — спросила Хильди уже ближе. Видно, подошла к двери.
— Это я! — ответила я дрожащим от возмущения голосом.
Что-то заскрежетало, и дверь приотворилась. Хильди поглядела на меня снизу вверх так высокомерно, как только могла.
— А-а, я думала, ты не захочешь жить с этими… низкорослыми. Думала, можа, попросишь, чтоб тя отселили! Или ты за вещами явилась?
Я ощутила одновременно стыд и негодование. Как она могла, как смела говорить со мной в подобном тоне! Но в то же время, увы, я хорошо понимала, что чувствуют те, к кому относятся свысока.
Может быть, гномы вовсе не так толстокожи и привычны к пренебрежению, как о них говорят? Мог ли папа ошибаться в этом? Ведь он избегал близкого общения с гномами, так откуда ему знать…
Тем временем Хильди ждала, сложив руки на груди и оттопырив губу, как обиженный ребёнок. Её нога в пушистой розовой тапке чуть слышно постукивала по полу.
— Я была груба, — покаялась я, опустив голову, и хотела прибавить к этому ещё слова извинений, но они застряли в горле. Всё-таки это было уже немного слишком. И говорить я тоже старалась не слишком громко, чтобы никто другой не услышал.
Но Хильди удовольствовалась и тем. Она впустила меня, а после захлопнула дверь и заперла её на задвижку.
Этой задвижки ещё утром не было. Нам установили и новый подоконник из неокрашенного дерева, широкий, прочный, взамен рассохшегося старого, покрытого многолетними слоями белой краски. Стекло в раме больше не дребезжало от ветра, и по ногам не тянуло сквозняком.
Комнату освещала лишь небольшая настольная лампа на кованой ножке, с коричневым абажуром, украшенным бисерной бахромой. В её неярком тёплом свете я не сразу заметила, что одна из тумбочек теперь придвинута к кровати. Сперва мой нос учуял запах яблочного сока, мясного рулета и сыра, а затем уже я заметила чашки и пирожки в промасленной бумаге.
Дита, поджав ноги, сидела на кровати с пирожком в руке. Хильди устроилась рядом. Я замешкалась (меня-то не звали) и собиралась с гордым видом заняться каким-нибудь делом, да вот хотя бы собрать сумку на завтра, но тут Хильди хлопнула по кровати.
— Чаво застыла? — сказала она мне. — Двигай сюды, да чашку свою прихвати!
Было почти восемь. Скоро колокол позвал бы на ужин, но я-то знала, чем нас обычно кормят, потому вскоре уже сидела рядом с Хильди с чашкой в руках.
Теперь у нас на полу появился новый ковёр, шерстяной, узорный, так что я разулась ещё у входа. Жаль было топтать его туфлями.
— Вона, сыр бери, — велела Хильди, придвигая ко мне свёрток с нарезанным сыром. — Будто из Южного Трегунда, а? Не отличить.
И, откусив сразу половину пирожка, она продолжила невнятно:
— Мой батя варит. А я гововю: куда тому Ювному Твегувду! Наф-то вкуфнее! Беви, беви…
Я взяла. Сыр господина Сторма и вправду оказал бы честь любому столу. Небось не хуже, чем на пикнике у Эштонов!
— И пивоги, — подтолкнула меня Хильди локтем. — Фама пефла.
И, наконец проглотив кусок, она прибавила:
— Хучь сёдня чаво-то пожавать, не то потом сиди всю неделю с пустым брюхом!
Я постаралась не думать о будущем. В руках моих была чашка с прекрасным, свежим, густым яблочным соком, пощипывающим язык, и жареный мясной пирожок, и у нас ещё оставалось достаточно сыра. И в комнате наконец-то было тепло и уютно, а если крошки и падали, то не на мою кровать — и всё, всё было великолепно, если бы только Дита не глядела на меня с таким суровым и мрачным видом!
— Вчера был мой день рождения, — с укором сказала она.
— День р… — начала было я, машинально собираясь её поздравить, и осеклась. День рождения! Он выпал на выходные, но отчего же Дита провела его здесь, а не дома?
Я вспомнила, как она сидела одна-одинёшенька в пустой комнате, на сквозняке у окна, и мне стало её жаль. Конечно, Дита сама хороша — могла бы сказать!.. Но ведь она и пыталась сказать, только я не послушала.
— Почему ты не праздновала с семьёй? — осторожно спросила я, припомнив, что до этого времени вообще не видела никого из её семьи.
Дита невежливо фыркнула в чашку с соком. Я ждала, но она не отвечала.
— Значит, тебе исполнилось шестнадцать? — задала я ещё более неловкий вопрос. Вдруг не шестнадцать? Вдруг ей не удалось сдать экзамен в прошлом году, и я наступаю на ещё одну больную мозоль?
— Семнадцать, — ответила Дита, не глядя на меня. — Я год готовилась к поступлению.
Тягостную атмосферу в какой-то мере скрасила Хильди. Она сделала громкий глоток, а потом зашуршала бумагой.
— Только я собиралась поступать не сюда, — продолжила Дита, — а в Эрхейвенскую академию отражений. Отец так мною гордился!
Я затаила дыхание. Дита поглядела на сок в чашке и сказала ему сурово:
— Он торговый представитель, мой отец. Его магии едва хватает, чтобы заверять сделки, а тут я… Он думал, я могла бы ему помогать с отгрузкой и тому подобным.
— Или заглядывать в прошлое и будущее, — осмелилась вставить я. — Лучше, чем делает эта задавака Кэтрин с её картами! Ты заранее знала бы, что принесёт выгоду.
— А то, можа, стала бы боевым магом, — внезапно мрачно сказала Хильди. — Были у нас такие, когда Подгорный Рок сцепился с Ригерином. Оно хотя покуда и тихо, да батя говорит, ещё полыхнёт, всё к тому идёт. Перевели б вас всех на боевой, чуть подучили, да в самое пекло! Мы-то как выезжали, я видала, лежат у реки, хотели магичить с отражением, да их там огнём и накрыло… Мне пять было, в эти годы чё думаешь? Ну, лежат и лежат — можа, так и надо. Уж после прочла, третьекурсники, едва получили первую ступень. Это ж вот как мы почти!
В комнате стало очень тихо.
— Если полыхнёт, то и нам найдут применение, — негромко сказала Дита. — Иллюзию тоже используют в бою. Но мы девушки и младшекурсницы, таких не ставят в первые ряды.
Было так дико слышать об этом в нашей маленькой тихой комнате! Безусловно, я знала, что десять лет назад случилась война, и Параверия тогда помогла Подгорному Року, и мы установили контроль над Эмлуном, где добывали драконьи слёзы. Но с тех пор прошло уже так много лет, и всё было спокойно, и папа ворчал, что гномы давно могли бы вернуться к себе. К чему заговаривать о всяких ужасах?
