— Да со ставками далеко не каждая ведьма справится… — задумался Морган. — Кстати, как твоё лечение?

— Даже не делаешь вид, что не слышал наш разговор с Ледой.

— А смысл? Глупое враньё показывает неуважение больше, чем продуманная ложь.

— Многие назвали бы это вежливостью.

Морган хмыкнул, а я решила ответить.

— Лечение — как в аду. Причём в прямом смысле этого слова, я проживала свой ад. Такая медитация.

Он усмехнулся, а я только возмущённо что-то промычала, так как успела откусить больше половины куска пиццы.

— Я не насмехаюсь. Просто на секунду показалось, что тебе такой вариант понравился больше, чем успешный. «Я же говорила»‎ и всё такое.

Я, наконец, дожевала пиццу и готова была отстаивать свою честь.

— Конечно, мне ведь важнее что-то кому-то доказать, чем вернуть свои силы.

— А их разве можно вернуть за три дня?

— Вот именно!

— Я не об этом. Возможно ли, что ты много ждала? Что силы сразу вернутся. На это наверняка нужно время. Ты чувствуешь какие-то изменения?

— Да. Умираю от усталости. Это всё, что я чувствую.

— Мы с тобой до сих пор связаны, я подкачиваю тебя энергией. И сейчас её уходит меньше. Если у тебя что-то сдвинулось, это бы объяснило такие перемены.

— Давай позвоним Зеффу и попросим его поколдовать? Проверим, насколько быстро я потеряю сознание.

Морган вздохнул.

— Ладно. Завтра разберётесь с Виктором.

— Вряд ли. Мы завтра уезжаем в Матто, надо уже покончить с Зеффом.

— Решила бросить?

— Бросить что? Бросить что, Морган? То, на что изначально не было никакой надежды? — я поднялась, не желая продолжать этот разговор. — Спасибо за пиццу, Морган. И за душевную беседу.

Я физически ощущала свою злость. Она ядовитым месивом расползалась по всему телу, забирая у каждой клеточки даже призрачную надежду на радость. Захватив остатки пиццы с собой в номер, я, стараясь не смотреть на поднявшегося вслед за мной Моргана, направилась к выходу. Посмотрела на огоньки, ощущая отвращение ко всему, включая себя. Одна из лампочек лопнула.

— Это ты сделал?

— Нет.

— Морган, отвечай честно, — я выбросила коробку, схватила его за ворот рубашки и наверняка была похожа на обезумевшую. Возможно, отчасти так оно и было. — Это ты сделал?

Он даже не моргнул.

— Зачем мне лопать лампочки, которые я сам же сюда повесил? И, более важный вопрос, зачем врать тебе?

Я осела на бетонный пол.

— Значит, это я сделала?

— Ты не рада, – не спросил, а скорее заключил Морган, и подал мне руку: — Не стоит сидеть на холодном.

Я прикоснулась к нему и послушно села на кресло. Морган подержал мою руку в своей несколько секунд и только потом отпустил. Придвинул второе кресло так, чтобы сидеть ко мне лицом почти вплотную.

– Я… Просто устала. Я не уверена, что могу сейчас чувствовать радость. Я боюсь снова надеяться. Даже если надежды оправдаются, получается, я потратила год на жалость к себе, хотя могла бы легко вернуть себе силы?

– Обесцениваешь, Марла.

– Что?

– Всё. Обесцениваешь свой опыт – скорее всего, год назад ты бы не смогла пройти это лечение. Все события, мысли и ситуации вели тебя именно к этому моменту. Обесцениваешь свой результат, который, вообще-то, дался не легко. Почему не принимаешь себя, какую есть, со своими недостатками, ошибками, опытом?

— Ты преувеличиваешь. Весь год я, не вылезая, сидела в офисе, прячась от всего мира. Вот ты у нас всё анализируешь и просчитываешь, человек логики. Так просчитай, за что можно уважать мой так называемый опыт? Или за что меня можно любить, учитывая, что я потеряла всё, что умела, и даже не пыталась это вернуть?

Морган замолчал. Я уже не ждала ответа и собиралась уйти, но он начал охрипшим, еле слышным голосом:

– С тобой мир становится лучше. Ты всегда улыбаешься мне, даже когда в твоей жизни кавардак, и я знаю, что эта улыбка искренняя. Каждый день с тобой выделяется среди тысячи других, даже если это просто поездка в другой город.

Ты меняешь всё, к чему прикасаешься, преображаешь, даже не замечая, как меняется мир вокруг. Ты спонтанна, неорганизованна и принимаешь необдуманные решения, и в этом тоже кроется жизнь. Ты живая. И ты даришь эту жизнь всем вокруг, включая меня. Дьявол, да даже твои шутки… Если бы ты хоть на день могла бы посмотреть моими глазами на себя, ты бы больше никогда даже не заикнулась о том, что ничтожна.

Ты мне как-то сказала, что знаешь кто я и принимаешь полностью. Почему тогда не принимаешь себя? Такую, как есть, с ошибками, с твоим шрамом, который прекрасен также, как сама ты.

Люди не любят идеальных, люди любят живых. Ты – самая живая из тех, кого я видел за пять лет после пропажи Луизы. Если ты сейчас сводишь меня с ума, что же произойдёт, когда полностью будешь собой, без оглядки?

Я невольно приоткрыла рот, безуспешно пытаясь найти в выражении лица, тоне и голосе Моргана хотя бы каплю насмешки или шутки. Знала, что он не стал бы разбрасываться такими словами. Но не могла поверить, что он это всерьёз.

Про меня.

Он подался ближе ко мне и погладил по щеке, по шее, по шраму, которого я уже не стыдилась.

— Что ты делаешь?

— То, чего больше всего желаю. Можно?

— Не спра… — начала шептать я ему прямо в губы и, к счастью, он остановил меня.

Меня обдало запахом голубики. Не было ни электричества, о котором пишут в романах, ни дрожи, всё ощущалось настолько естественным, как будто я вернулась к своему естественному состоянию. Состоянию, в котором его губы накрывают мои.

Нежность, спокойствие, тихая сила. Мы с Морганом не были бурей, сметающей всё на своём пути и разрушающей себя. Мы были созиданием, прочностью, доверием.

А его губы… Это был вкус дома. Я была дома.

***

— Каким бы был твой ад?

Молодец, Марла. Это то, о чём нужно спрашивать мужчину, который только что целовал тебя и шептал такое, от чего ноги до сих пор подкашиваются.

Морган нахмурился и отвёл взгляд. Можно было бы подумать, что он продумывает ответ, но по тому, как он неохотно раскрыл губы, чтобы начать рассказ, я поняла, что он появился у него моментально.

— Мои родители, Луиза, ты… — он запнулся и бросил на меня короткий взгляд, — все умирают. Все мои близкие умирают, а я остаюсь. И переживаю это снова и снова. Просыпаюсь с мыслью, что не могу ничего изменить. Виню себя, что сделал для них недостаточно, пока ещё мог. Осознаю неизбежность. Беспомощность. И засыпаю таким же ничтожным, каким и проснулся.

— Звучит так, будто ты уже был в этом аду.

Он промолчал.

— Знаешь, а я видела тебя. Ты помог мне выбраться. Я знаю, это бред, но мне кажется, что ты проходил этот ад со мной.

Я проснулась утром и, не открывая глаз, улыбнулась, прикоснувшись к губам. Тёплое предвкушение разлилось по всему телу от воспоминаний о вчерашнем вечере.

Хладнокровный Морган. Нежный, целующий меня Морган. Мой Морган?

Я потянулась и попыталась вспомнить, когда просыпалась настолько счастливой. Не получилось.

Вчера Морган по-джентельменски проводил меня до номера, даже не заглянув внутрь. Напоминание о том, что мы уже спали в одной кровати, произвело обратный от желаемого эффект — он ринулся от меня, как от огня, к себе в комнату.

На столе я нашла свежевыжатый апельсиновый сок и записку.

Доброе утро. Дай знать, как проснёшься.

Я набрала сообщение:

Ты вообще спал? Доброе утро.

Выспался лучше, чем за последние несколько лет. Ты голодная? Через 10 минут принесу завтрак.

Ещё нет. Но всё равно жду тебя.

Морган не соврал. Принёс круассаны с лососем и шоколадом и зашёл в номер, не обняв и не поцеловав меня, на что я решила не обращать внимания.

Мы расположились друг напротив друга за круглым столом на открытом балкончике с узорчатыми железными бортиками, который я в первые дни пребывания здесь даже не заметила.