[4]Ханаан — это название в древности носила, собственно, Финикия, а в библейские времена — страна, простирающаяся на запад от северо-западной излучины Евфрата и от Иордана до берега Средиземного моря. В настоящее время эта территория поделена между Сирией, Ливаном, Израилем и Иорданией. Ханаан в целом также известен как Земля обетованная. На данной территории жил народ Филистимляне, родом откуда был сам Голиаф.

[5] Семь с половиной тысяч лет д.н. э отполированные куски обсидиана являлись первыми зеркалами для людей.

[6] Опыт прошлых поколений в поисках истинной натуры человеческой.

[7] До XVIII века включительно использовались круглые свинцовые пули, что отличались недостаточным передвижением в стволе оружия, образованием свинцового налета, высокой способностью деформироваться, незначительной пробивающей силой.

[8]Коцит — река плача, приток Стикса, одна из пяти рек (вместе со Стиксом, Ахероном, Летой и Флегетоном), протекающих в подземном царстве Аида.

В конце первой части (кантики) поэмы «Ад», Данте показывает Коцит как девятый, самый последний круг Ада, где находятся самые ужасные преступники. Здесь расположена обитель предателей и изменников, величайшие из которых — Иуда, Кассий и Брут; их грызет своими тремя пастями сам Люцифер. Согласно схеме Данте, вид наказания для обитателей Коцита выглядит так: Вмерзли в лед по шею, и лица их обращены к низу.

[9] Библия приравнивает самоубийство к убийству, ведь это убийство самого себя. Только Бог может решать, когда и как люди должны умирать, поэтому, беря это полномочие в свои руки, человек пренебрегает Богом.

18 апреля 1716 года.

Ранний подъем Эдварда не ожидал лишь Рей, который нахохлился на столешнице письменного стола под лучами только что пробудившегося светила, сладко посапывал и досматривал очередной свой пернатый сон. Всякая живая душа дремала в эти часы ранние, наполняя свое тело энергией, силой и желанием для будущего сражения. Ни одно тело не подавало признаков жизни, наслаждаясь высунутыми носами. Но капитан наш спозаранку уже копошился у своего шкафа со стеклянными дверцами. Именно этот шкаф Эдвард хотел заставить книгами, но пока его рука добралась всего лишь до трех, что были благополучно вывезены с острова Майт. И как раз одну из этих трех он и взял, «Искусство войны», любимая его книга вела его по правилам войны, что задолго до него выписали пером своим полководцы, проливая кровь своих воинов. Простые в понимании правила, указания, способные изменить жизни множества людей вокруг. Осознав прочитанное, приняв рукописное, нематериальное и очень абстрактное, молодой человек старался оправдать всю ту ответственность, что возложили на него Тич и Хорниголд в тот самый день перед дверьми, за которыми начался самый великий, самый кровавый внутренний конфликт «свободных», что лелеяли очертания круглых серебряных, бронзовых и золотых монет, словно лидийцами[1] становясь, «честных», что не видел мир о дивный, и не созерцали моря глубокие, и «храбрых» людей, очерняя великое море рекой крови черною и окуная по плечи могучие руки свои в кровь.

И коснулись первые пальцы Великого Дажьбога[2] огромных посудин, что наслаждались бесконечным, как казалось душам смертным, наслаждением. Ранее утро, очень-очень ранее утро, а капитан наш умелый уже окунается с головой в беседу с культурой прошлого, жадно подцепляя оттуда советы и уловки, упуская самое главное — принцип мысли, что вел его автор. Удивительным местом оказалась эта Вест-Индия, которая смогла заставить молодого человека, что в аккурат угодил сюда в блаженном возрасте, позволяя себе с каждым новым событием, с каждым новым месяцем смотреть на себя в зеркале другими глазами, поменять свои биологические часики. Пока тело сильно, пока юность бьет через край прощается молодому человеку спать и по пять часов, и по шесть в день. Но измениться ли эта картина в будущем, когда наш капитан будет подбираться к четвертому десятку своей неимоверно опасной, чересчур свободной жизни.

Час уделив чтению, юноша в одних штанах и сапогах взялся за шпаги, вышел на палубу, поднялся на мостик и встал в стойку. Перед развязкой, перед финальным актом непомерного насилия капитан решился поупражняться в сложных элементах боя, что когда смог видеть у своего учителя, что в очередной раз в очередной с ним беседе красовался своими выходками во время великих сражений того времени, охотясь во всю на Уильяма Кидда. И ходили легенды, что сам так величал, о умнейшем шаге Хилла во времена еще XVI века. Отправил тогда Хилл весточку легендарному пирату, что решился посетить свою семью в Нью-Йорке, с предложением явиться в Бостон, чтобы поскорее решить насущный для всех пиратов в возрасте вопрос — помилование, то самое слово, что за свои выходки ожидали услышать самые опасные пираты в мире, когда только-только создавали своими руками век беззакония. По прибытии третьего июля 1699-ого года Хилл потребовал у Кидда отчет об его экспедиции, Кидд согласился предоставить документ утром шестого июля, но не смог сдержать слово. Не стал дожидаться великий охотник на пиратов, выдал ордер, и уже в полдень Уильям был арестован и заключен в бостонскую тюрьму в одиночную камеру, где и обрел душевные болезни. И хвалился Дункан, что не поддался он на уговоры низкие Кидда, что просился выйти на свободу, одаривая Хилла информацией о спрятанных деньгах на островах.

Но что-то мы с вами заговорились, не так ли? Оттачивал сейчас капитан один очень сложный финт, что в пылу битвы удивлял противника, да настолько, что подкашивались ноги от удивления и страха от сражения с человеком, что смог его выполнить — смена шпаг за спиной, раз за разом увеличивая скорость выполнения. И старался капитан не только красоваться на пустом корабле этими блестками, но и представлял перед собой настоящий бой, что отличался уж слишком большой подвижностью. А зачем же все это представление?

Эдвард дрался безупречно, но применял он элементы знакомые каждому матросу, пусть и превосходно. Он испугался, что его беспечность и уверенность в этом деле его погубит, и дабы увеличить свои шансы на успех в битвах грядущих, начал отрабатывать нестандартные движения, техники и взмахи, о которых ранее лишь слышал в байках своего учителя, в рассказах Хиггса и в нечастых беседах с Джорджем. А все почему? Все ради чего? Ради последней дуэли между Палмером и Джонсоном, последним танцем людей похожих, людей родных по нраву, людей, что жаждут выплеснуть кровь своего противника своим клинком на землю перед собой. И напомнит момент этого сражения с первых секунд знаменитое событие на поле Куликовом[3].

Не знал молодой капитан ни настоящих способностей Дэвида, ни его предпочтений в схватке, ни его незаметных повадок и наклонностей, а Мориса расспрашивать об этих необходимых вещах смысла нет особого. И надеялось сердце молодое одолеть Палмера не силой грубой, а неожиданностью, поступками из ряда вон и напором своим, что оттачивал долгие месяцы.

А финт, что разучивал капитан, смена шпаг из одной руки в другую — элемент, конечно, красивый, эффектный, но далеко не эффективный. Время, когда можно было применить это были лишь те пары секунд, отделяющие противника Эдварда от смерти, те секунды, когда восхвалялся молодой капитан, предвкушая победу свою.

Прозанимавшись час и достаточно вспотев, Эдвард окунулся в море, взобрался обратно на корабль и зашел в свою каюту. Рей уже чесал свой клюв крылом и голодными глазами поглядывал на немного красное лицо молодого капитана.

— Проголодался? — прошел вглубь комнаты, открыл дверцы тумбы и взял из нее маленький мешочек с зернами. — Смотри что у меня есть. — он немного потряс им, создавая характерный звук, и достал оттуда горсть светло-коричневых семечек, вываливая их на стол аккуратной кучкой, да так, чтобы не посмел пернатый своим хвостом или лапкой исправить «неправильный» порядок на рабочем месте. — Ешь-ешь. — вернулся к тумбе, положил в нее тот самый мешочек и взял большую кружку с водой, приготовленной вчера им ему же на утро, и большой кусок хлеба, который до сих пор пах тем волшебным ароматом, что источает каждый свежеиспеченный батон хлеба.