— Удивительно. — проговорил все также безэмоциональной Грин, как только увидал молодое тело, что, обливаясь кровью с лица, смогло подняться на ноги. — Этому не обучить, но тебя и не нужно было. — теперь все свое внимание он направил на мальчишку перед ним, на молодого зверя, что уже устал терпеть.

— Не соперник говоришь, Дядя Генри? — такой холодный и пустой голос донесся от Мориса, что даже нутро молодого капитана дрогнуло. — Как насчет этого?

В руке, в которой он сжимал ранее шпагу, возник пистолет, произошел выстрел, что направлен был на левую ногу Грина. Генри быстрым движением своей руки развернул ребром шпагу и подставил ее на пути пули. Только многолетний боевой опыт позволял выполнить такой маневр, при котором клинок приходил в негодность из-за ужасной вмятины. Звон — пуля угодила в шпагу ровно, так как и хотел рыжий мальчишка, что тут же подскочил к Грину, ухватился за рукоять своего клинка и стал заносить ее для удара в его правое плечо. Брюнет не растерялся и уже испорченной своей шпагой отбил клинок своего бывшего ученика. Да с такой силой, что и сам ведущую руку свою выпрямил, и Мориса завалил в ту сторону, но это-то и нужно было мальчишке. Из левой руки, что до сего момента скучала, он выпустил сухую землю, направляя это темное облако прямо в глаза своего Дяди.

— Умно. — сквозь зубы процедил Грин и стал возвращать к себе шпагу, не видя ничего.

Палмер чуть развернулся, схватил левой рукой предплечье правой руки своего учителя, поднял к груди свое колено и со всей силы ступней пнул своего противника в грудь, заставляя его пролететь пару метров, выпуская из рук шпагу. Как только рухнуло тело в черном пиджаке с золотыми пуговицами на спину, сразу же был накрыт телом своего свирепого бывшего ученика, что выпустил из своих рук клинок. Удар за ударом наносил Палмер младший по незрячему до сих пор противнику, по-настоящему наслаждаясь своим физическим превосходством в этой битве. Сбилось дыхание, сбился ритм, и воспользовался этим Генри, схватив предплечье своего ученика, подтянул к себе и одарил его хорошим ударом с левой. Но недооценил наш талантливый человек своего оппонента, что после этого удара лишь усилил натиск. Для Генри остался лишь один выход — продолжать драться и ждать, кто из них окажется слабее.

Секунда за секундой, минута за минутой, но удары все продолжались, заставляя лица обоих мужчин превратиться в кровавое месиво. Но через десяток секунд ожесточенного сражения неожиданно для молодого капитана Генри опустил руки, позволяя своему бывшему ученику подарить ему покой.

— Хватит. — Джонсон схватил локоть Палмера младшего, даря ему возможность попрощаться.

— Зачем ты его остановил? — уже далеко не белые зубы были в его рту, кровь все стекала с его лица на холодную землю, унося жизнь из этого бренного тела. — Поиздеваться хочешь? — на его лицо мелкими каплями стекала кровь мальчишки, о котором он когда-то заботился.

— Поговорить. Почему ты покинул Лондон?

— Отцу доложишь? Сестричке расскажешь? — легкий кровавый кашель пронзил его, наполняя воротник жидкостью жизни.

— Для себя хочу понять. Зачем человек, которому суждено стать наследником дела своего небедного отца покидать Лондон?

— Я себя ненавидел, за слабость… Слабое тело, отсутствие каких-либо талантов, возможностей и целей. В день, когда умерла мать, родилась она — человек, которого я люблю больше всего на свете… Как и отец… — и вновь кашель. — Часто мы ссорились и с ней, и с отцом из-за моей алекстимии[23], они не понимали, что я на самом деле чувствую. Я всего лишь глушил в себе эмоции, не показывая ту боль, что терзала меня всякий раз, когда я смотрел на портрет матери, думая, что таким образом я стану взрослым. — и вновь кашель.

— Не получилось?

— Это дало противоположный эффект. Меня стали обходить стороной, мне перестали дарить заботу и ласку, со мной не хотели говорить, никто, даже когда мне нужна была помощь. Я стал обузой для семьи, бесталанной обузой… — следующие слова стали слишком тяжелыми для Генри. — С этим тяжким грузом на плечах, с этим ярлыком на лбу, ничего никому не сказав, я отправился сюда в надежде обрести то, чего у меня никогда не было.

— И как, вышло?

— Нет. — горький и сухой ответ сорвался с его кровавых уст. — Но оказывается у меня был талант — упорство. Всего на всего. С помощью которого я и дожил до сегодняшнего дня. А тебе, Морис, я хочу сказать одно. — обратился израненный Генри к своему бывшему ученику, которому заменил отца. — Ты почти стал мужчиной, способным на великие свершения. Осталось только одно. — темно-зеленные глаза, что когда-то сверкали также, как и у Элизабет, устремились в карие глаза, что вот-вот наполнятся слезами. — Убей меня.

— Нет… — смешались слезы мальчишечьи с кровью его и стекали вниз по его лицу.

— Генри, мы могли бы вместе вернуться в Лондон. — вновь проговорил капитан. — Может не стоит так терзать души семьи?

— Ты обо мне до этого дня не слышал. — упал его зоркий усталый взгляд в темно-голубые глаза. — Вижу по глазам. А значит вычеркнули меня из семейного древа. Пусть тогда я и убежал от проблем, но сейчас… Я не посмею… — ужасный кашель разорвал его голос. — Император не может предать свою же империю. — неожиданные слова проговорил Грин, одаривая своего зятя таким тяжелым и уставшим ото всего взглядом.

— Я понял… — чуть поникшим голосом, уже представляя, что грядет, проговорил капитан. — Передать, что-нибудь Уильяму, Элизабет?

— Да, передай им: Я человек… Я все чувствовал и чувствую. Я очень сильно любил маму… Отцу добавь еще: Я обладал самым великим талантом из всех — упорством. Я много достиг, многое видел и многих погубил. Прощай.

— Я запомню.

— Спасибо, надеюсь, они увидят тебя еще хотя бы раз. Морис? — окровавленная рука коснулась предплечья рыжего мальчишки. — Не тяни. Ничего уже не изменить… Подари мне смерть, с моим народом.

— Я знаю… — Палмер согнулся и уперся своим лбом в грудь своего Дяди.

— Эдвард, покинь нас. Дай ему время. — таким грустным голосом обратился шурин своему зятю.

— Как пожелаешь. Жалко, что ничего нельзя изменить.

— Жалко… — с необъяснимой легкостью блеснули зеленые глаза в последний раз.

Эдвард послушно отошел в сторону, уперся плечом в ствол дерева и продолжил наблюдать, не имея возможности услышать, о чем говорят эти двое. Секунда, десять, двадцать, минута, полторы — Морис после тяжелого для себя разговора приблизил свой кинжал к шее своего дорого Дяди, что сумел для него заменить отца. Через мгновение все это закончилось — рыжий мальчишка перерезал горло человеку, что всем своим видом показывал усталость свою от этого образа жизни, от этих действий, от этих напрасных смертей и гнусных человеческих желаний.

Не стал Генри Грин — великий теневой пират, чьи таланты позволили Палмеру, такому взбалмошному и чересчур жестокому человеку, обрести не только армадой из пяти десятков кораблей, но и обзавестись правильными связями с Испанией, предавать своих людей. Человек, что все это время его направлял, ему указывал на что делать акценты, что имел право даже говорить за него, не предал «Бриллиантовые шпаги», ведь именно Генри Грин обладал большей властью в этом содружестве. Саморучно он отдал Палмеру эту сцену, позволяя Дэвиду играть роль «ужаснейшего, страшнейшего пирата всех времен» в то время, как он сам подчищал за ним, прибирая к своим рукам как можно больше.

Один раз Палмер не до конца исполнил указания Генри — когда посмел оставить жизнь Эдварду Джонсону. После того дня Дэвидом стало чересчур сложно управлять и направлять в нужное русло. Приходилось лишь подчищать за ним. Как жаль…

Не станет для нас открытием то, что Генри Грин немного поддался своему бывшему ученику, выпуская шпагу из своих рук в момент удара в грудь. Его смерть поможет этому юноше изменится, а если доживет до момента отплытия из Вест-Индии, то изменит этот рыжий мальчишка многое в Старом Свете. Это ли не великолепное завершение бесславной жизни пирата, что всегда оставался в тени — Генри Грина.