Отец молчал, стискивал зубы. Перекатывались под светлой кожей желваки. Скуластое вытянутое лицо было похоже на посмертный слепок. Мать всхлипывала в кресле в углу. Ей было начхать на политику, но ей было не начхать на сына, пусть и достаточно взрослого, чтобы осмелиться отстаивать собственное мнение в семье.

– По-вашему, Академия магии при конгрегации, куда с радостью принимают любого одаренного, не глядя на родословную, – продолжал тогда еще Арман Тан Холин, – не начало многоходовой партии против Первых семей? Каждый выпускник Академии – обученная боевая единица, связанная с конгрегацией обязательным договором служения, а часть из них договором на сути и крови. Темные, светлые, неважно. Это костяк ударной силы. Истинные сыны дернут бровью и Первым семьям придет конец. Эта свора все сделает для них.

– Собираешься стать такой же шавкой на поводке инквизиторов? – презрительно бросил отец.

– Собираюсь стать тем, кто будет держать шавок на поводке.

А потом в кабинет ворвался дед и разговор закончился.

Это было давно, но Арен-Хола все равно иногда дергало то, что отец, а особенно дед, сочли его предателем. Пусть так. Зато им не придется выбирать, кто возглавит род после них.

В семье Холин, согласно традиции, подкрепленной ритуалом, всегда рождалось двое сыновей с разницей в возрасте не более двух лет. Иногда, очень-очень редко, дочь. Мальчиков обучали по отдельности, но не запрещали общаться, сближаться и дружить. Затем наступало время выбора. Поединок, либо добровольное отступничество с признанием главенства. Последнее было почти равносильно тому, что сделал Арен-Хол, уйдя служить конгрегации.

Проигравший же либо погибал, присоединяясь духом и сутью к корням дома, алтарному камню из гигантского самородного звездчатого аметиста, либо добровольно приносил себя в жертву на алтаре Изначальной во славу рода Холин. Самые сильные ритуальные клинки рода, заклинаемые на пороге между миром живых и миром грани, были в первую очередь оплачены именно этой кровью.

– Тот, кто приходит к Матери, должен отдать часть себя, – глубоким сильным голосом говорила темна, жрица Изначальной, обернутая сотней невесомых полупрозрачных покрывал и все равно выглядящая болезненно худой, будто бы от тела остался лишь обтянутый кожей костяк. Темно-синие, почти черные, похожие на самую сладкую, самую густую звездную ночь глаза смотрели на дно души. – Тот, кто приходит к Матери, должен принести три дара: свою суть, свою кровь и свою плоть. И Она вернет сторицей. Повторяй: “Свет, чтобы жить, тьма, чтобы беречь, тень, чтобы было от чего беречь и вопреки чему жить…”

Арен-Хол помнил посвящение, несмотря на то, что после клятв конгрегации и наложенных печатей должен был забыть.

– Тьма сильна в тебе, Арен-Хол, – качал головой Глас Света в храме в Нодлуте, увенчанном, как и храм Изначальной, гигантской статуей Пастыря живущих. – Но и это благо. Твоя верность и стремление служить во сто крат важнее, чем цвет силы.

Этой силе цены бы не было, если бы она была способна превратить неудобную лавку в экипаже в относительно приемлемую.

Необходимость использовать целительские заклятия, которые отнимали троекратно большее количество сил из-за антагонистичности дару, далеко не улучшили настроения. Требования не ронять лицо конгрегации было из того же склепа, что и родовая честь: уронить легко, вернуть сложно. Это тоже раздражало.

Любые ограничения раздражают. Это неприятно, но понятно и приемлемо. В отличие от отсиженного зада. Оставалось только терпеть. И сделать круг по дороге, где экипаж был способен пройти. Так что сначала Арен-Хол побывал в Верхнем городе, центре провинции Ирий и только потом прибыл в Ид-Ирей.

Это случилось поздним вечером. Старший стражи, напуганный визитом и суетящийся сверх меры, готов был бежать, чтобы организовать высокому гостю хоть какой-то комфорт, но Арен-Хол вполне с комфортом расположился в стражницкой охоронца. Узкая кушетка, по сравнению с лавками в экипаже, была королевским ложем. А трех часов сна с лихвой хватило для отдыха.

Рассвет несмело подсвечивал нависающие над узкой лентой долины пики-близнецы, община еще спала. Ничего. Разговоры с местными дело последнее. Первое, что сделал Арен-Хол – отправился посмотреть натот самый дом.

Дом стоял внутри защитного контура общины, но все равно на отшибе. Не было в нем с виду ничего “волшебного” и “невероятного”, как часто встречалось в показаниях, даже со скидкой на прошедшее время. Хлипкая ограда, покосившиеся столбики, заросший дурной травой и побегами сирени двор в клочьях тумана, развалюхи сараев, темные каменные стены с пятнами мха, просевшая крыша с проплешинами обвалившейся черепицы. Переднее крыльцо почти лишилось перил, а лестница щерилась провалами ступенек, как старушечий рот.

Пока что из единственного “невероятного”, что видели глаза – было невероятное запустение. И ни следа того, что домовитые общинники нарушали границы двора, чтобы приютить оставшиеся без хозяев полезные вещи. Вон в колоде топор так и торчит, даже не проржавел, значит не из дурного местного железа, а никто не взял.

Задняя калитка вывернулась и повисла на одной петле, перекосившись и загородив вход. От удара ногой, вместо того, чтобы рассыпаться, встряла еще сильнее, пришлось протискиваться.

Дорожки почти не было видно, камни и часть двора перед задним крыльцом (всего несколько ступеней в отличие от переднего) устилал плотный ковер из мелких местных фиалок. Листья под подошвой похрустывали, как переспевшие ягоды. Часть редких цветков, прихваченных утренним инеем была лиловой.

Арен-Хол остановился. Он до странного очень четко видел крошечные иглы кристаллов на краях обметанных морозным кружевом лепестков. Тишина исподволь вползала на изнанку сути, как холодный воздух под одежду, как подобравшийся к ногам туман, плотный, серебристо-белый.

Ощущение было словно во вросшем в землю по самую крышу старом склепе, в котором хоронили поколение за поколением, или… как дома, в Холин-мар, когда Арен-Холу, Арману, еще ребенком случалось оставаться одному. Тишина и эхо силы. Тогда Арман отпускал свою, чтобы наполнить родовое гнездо присутствием жизни. Сделал так и сейчас. Один за другим опустил щиты.

Хлынуло.

Мгновение эйфории от сброшенных оков. Тут же задергало инквизиторские печати намекающие, что воздействия высшей категории строго лимитированы и подотчетны. В бездну. Что и кто ему тут сделает?

Но все же Арен-Хол подождал, пока кровь успокоится, и глаза снова станут видеть нормально, а не так, словно дурной художник рисует, ляпая краски поярче, чтобы за пестротой не было видно огрехов.

Едва отпустило, Арен-Хол почти сразу услышал кости. За сараем-развалюхой их было достаточно. Какие-то были пусты, какие-то все еще фонили остатками эмоций. Он не мог с легкостью, как Крево, призывать тени, водить живых через грань, как Нери, или играючи управлять не-мертвыми, как большинство Холин. Зато он мог слышать мертвое в живом, а эхо живого в мертвом и почти всегда заставить уйти и то, и другое без ритуалов и формул. Таков дар изгоняющего.

Кости были и в доме. Куда больше. Но тоже звериные. Разумные умирали здесь лишь однажды. Эхо оказалось едва уловимым и неоднородным. Будто… Да. Женщина умерла родами вместе с ребенком. Тело осталось не здесь, но крови пролилось достаточно, чтобы осколок сути цеплялся за место. Однако безобидный фантом заинтересовал меньше, чем обилие костей внутри дома, и Арен-Хол шагнул к крыльцу.

Ему не следовало касаться ветхих перил, рука словно сама потянулась. Еще не коснувшись, он почти чувствовал под пальцами теплое дерево – так ему этого хотелось, а когда коснулся, опоры качнулись и обрушились. Вслед за перилами, рухнул столбик крыльца и навес, перегородив дверь.

Из-под крыльца вспугнутым роем брызнули светляки, заметались в расплескавшемся тумане. Гасли по одному, словно тонули. А звуки вязли. Даже грохот от упавшего навеса был неестественно тих.