– И вон еще. Смотри, – мама вдруг принялась шептать, будто спугнуть боялась, – там, на краю ограды, на столбах у калитки, на перилах, в траве.

Вейн округлил глаза, а рот и так был открыт. Но рот он тут же закрыл ладошками.

Там, где показывала мама сидели бабочки. Разные. Будто ограду кто-то цветочной плетенкой украсил, как на праздник, и по траве лепестков набросал.

– Это от того, что ты говоришь, – еще тише сказала мама.

Вейн закивал, вина тут же дала о себе знать, принялась цапаться, и шебуршаться, как шуршали крылья, вспархивающих и садящихся обратно на перила стрекоз.

– Тебе какие больше нравятся? Мне вон те, желтенькие, янтарницы. Когда вишни смолку пускают, они всегда слетаются. В деревне, где я жила до встречи с твоим отцом, было много вишень. И янтарниц.

Вейн посмотрел на маму, приподнял флейту, позвал желтеньких поближе. От звука и порхающих вокруг бабочек маме стало горько, но и светло, она щурилась, будто на нее солнце светило, и улыбалась украдкой.

– Спасибо, – сказала она чуть позже. – Но все же пойдем. Представляю, как снаружи все это выглядит. Угрюмый дом, а на ограде бабочки гирляндами. Опять болтать будут и сказки сочинять.

– Лучше пусть про бабочек, чем про упыря, – ответил Вейн, но ответил уже внутри.

Мама снова пошуршала у него по макушке ладонью и пошла в кухню приготовить что-нибудь на обед.

Вейн остался в гостиной. Притащил к камину плед с кресла, книжки, какие нашел, и устроил… гнездо. Хорошо бы огонь горел, но помигивающих алыми боками вчерашних углей тоже вполне хватало для уюта. Горючий камень горел быстро, но угли от него, которые оставались, долго не остывали и хорошо хранили тепло.

Книжек мало было. Вейн все по нескольку раз уже прочел. Мама, когда получалось съездить в Верхний, старалась привезти новую. Вейн даже мамин справочник по травам читал. И ничего. Не скучно. Но про разные камни и путешествия было интереснее.

Сейчас читать не выходило, Вейн просто листал. Разглядывал картинки. Мельтешило, как бабочкины крылья. Он должен был первым сообразить и замолчать, но солнце светило, а мама была такая близкая и понятная. Теперь, когда Еринка больше не придет…

Он помнил свой страх и вину, но и миг, когда голод, никогда не оставлявший его, удовлетворенно умолк, он помнил тоже.

Что было бы, не пытайся он вернуть полученное? Как это, не чувствовать пустоту внутри не один миг, а день или скажем, неделю? Сколько нужно света, чтобы не чувствовать голод всегда? Весь свет?

Вейн сел, ошеломленный и наверное еще долго бы так сидел, если бы закончившая с готовкой мама не отправилась исследовать погреб.

Сначала грохнула крышка, затем мама совершенно по-девчоночьи взвизгнула и принялась браниться гадкими словами, которые Вейн иногда слышал от прохожих на Черной улице.

– Крыса! – призналась мама, когда Вейн свесился головой в проем.

Она стояла на нижней ступеньке крепкой каменной лестницы без перил поджав одну ногу. На крюке, ржавом, будто погребу не пара дней от появления, а пара десятков лет, висел масляный фонарь, который мама принесла с собой.

Внутри было сухо и прохладно, вдоль одной стены добротные полки, вдоль другой выдолбленные прямо в камне массивные емкости с каменными же крышками. На потолке крюки.

Виновница переполоха блестела глазами из угла у каменного горшка. Ее и видно не было бы, если бы свет не отражался.

Вейн слышал как быстро-быстро бьется сердце под шерсткой. Мама наверняка тоже слышала. Ее глаза сейчас отсвечивали алым и клыки из-под губы стали видны.

– Терпеть не могу этих проныр. Хитрые прожорливые твари. И как пролезла только? Дом на каменной подошве.

– Ир Комыш как-то говорил папе, что раньше здесь были крысы и много.

– Откуда знаешь?

– Оттуда, – ответил Вейн, неопределенно качнув головой вверх. Он заметил, как мама потянулась снять туфлю, и предложил: – Хочешь, я ее прогоню?

Она только посмотрела. Вейн, повозившись, сел, затем несколько мигов подумал, прислушиваясь, и легонько подул во флейту, ритмично прижимая отверстия. Пришелица вздыбила шерсть, попятилась и пропала.

– Как? – спросила мама.

– У всего есть свой звук. Если звучать его неправильно, так, чтобы он дрожал, делается неприятно.

– Откуда ты это знаешь?

– Я не знаю. Просто знаю и все. Это как говорить. Сначала запоминаешь слова, а потом складываешь. Только я не то чтобы запоминаю, просто слышу, как надо… У меня сейчас как раз слов не хватает, чтобы объяснять, потому что мне никто не объяснял. Ты вот, к примеру, не думаешь, когда дышишь, что тебе нужно вдохнуть и выдохнуть, просто дышишь.

Вейн разволновался даже. Он хотел, чтобы было понятно, но вышло совсем непонятно. Он бы сам не понял ничего, если бы ему так объясняли. Но мама не стала ничего уточнять. Спросила только:

– Теперь они сюда не придут?

– Эта не придет. Какое-то время. Пока не забудет.

– Нужно найти дыру и заделать. Или пусть дом зарастит. Он же может. Наверное, – с сомнением произнесла мама.

Пройдя в угол и, подсвечивая себе лампой, пыталась рассмотреть щель между стеной и каменным горшком.

– Да? – она посмотрела на Вейна.

Но Вейн не особенно понимал в живых домах. Хотя, если подумать, раз дом растет ввысь и отращивает новые комнаты и погреба, то может и дыру заделать, если попросить, как нужно. Тогда и звать никого не придется, чтобы лестницу починить, само исправится.

Мама попеременно то посмеиваясь, то делая серьезное лицо, назначила его крысиным стражем и парламентером. Неизвестное раньше странное слово обозначало, что у Вейна теперь были полномочия договариваться с домом.

– Раз уж вы такие друзья-заговорщики, а я его не слышу, только кормить могу и то не факт, что эффективно, поскольку не могу напрямую делиться силой, а тут нужно именно что напрямую. У тебя наверняка лучше выйдет.

Она показала как. Испачкать камни кровью было мало, нужны были особенные слова, которые создавали вибрацию на нужной частоте. Когда мама их произнесла, Вейн сразу понял – не звучит. И был уверен, что у него выйдет, как надо, даже без слов, одной вибрацией. Но слова ему нравились, поэтому он сказал и слова:

– Мой дом, моя сила, мои корни.

Оцарапанная ладонь коснулась теплого камня, брызнуло золотом. Дом задрожал стеклами и будто встряхнулся, как встряхивается мокрый пес, а в ноги восхищенному Вейну подкатился шарик бусинка из такого же камня как подошва дома, похожий на туго-туго свернутый клок белого тумана, кое-где пронизанный паутинками прожилок.

– Хм, – сказала мама, – даже завидно немного. Мне таких подарков не предложил.

Вейн тут же протянул бусину маме.

– Нет, малыш, это только твое. Занятная штука. Похоже на…

– Зернышко. Кочевые орки из степей Дейма верят, что хаулит камень с душой. Каждому своему родившемуся ребенку они дарят каменную бусину в зависимости от того, в какое время малыш появился на свет, и те, кому достается хаулит, считаются способными слышать мир и говорить с ним. Или вот с домом…

– Ты поэтому мне хотел ее отдать? Чтобы я слышала?

Вейн кивнул.

– Спасибо, но нет. Это же твой подарок. Откуда про орков знаешь?

– Книжка про камни. Очень интересная.

– Надо же… А я еще сомневалась, но там такие картинки хорошие были и цена. Надо еще тебе привезти. Побольше. разных.

Вейн снова кивал. Он был совершенно не против книжек, побольше и разных, и не против быть крысиным стражем. Совсем не утомительное занятие и вполне интересное.

Каменная подошва, и в самом деле пустившая отростки корней к поселку, его ограде и еще дальше, не была монолитной. В толще камня обнаружилась не слишком обширная, но довольно обжитая сеть ходов. Чтобы узнать об этом, Вейну всего-то нужно было подстроиться под ритм дома и приложить к открытому камню ладони и лоб. Лоб случайно приложился, Вейн запнулся о развязавшийся шнурок, зато какой результат! Все ходы как подсветило. А дом еще смехом щекотал.

Проще всего делать это было в погребе, под лестницей. Почему именно под лестницей, Вейн не задумывался. Ему просто там понравилось. Ощущения, как от сидения в сирени под оградой, куда он совершенно перестал ходить. Наверняка уже и заросло все. Он бы хотел, чтобы заросло. Хоть так. Хоть где.