Уронить голову ей не позволяли руки стражников. Рта видно не было – его плотно завязали тканью, которая успела запачкаться. Туника болталась на исхудавшем теле. Похоже, это была та самая одежда в которой она была, когда наткнулась на Накато и получила удар копьем. Светлая ткань измазана засохшей кровью.

Нет. Изуба – не настолько бесчеловечен. Если бы хотел он устроить представление, а потом указать на Накто – не подозревающую, что ее раскрыли, преступницу – он не оставлял бы домоправительницу в таком плачевном состоянии. И уж точно не приказывал бы завязать рот так жестоко. Наоборот – велел бы вылечить ее.

Может, ей и помог лекарь. Но ровно настолько, чтобы она не умерла прежде времени.

Женщину толкнули, и она со стоном распласталась посреди двора, на каменных плитках. Она даже не зашевелилась, чтобы улечься поудобнее – видимо, силы иссякли давно. Не всхлипывала, не плакала. Лежала, тяжело дыша, не поднимая головы. Нет, это не притворство! Откуда же это гложущее чувство, что вот сейчас Изуба поднимет руку и укажет на нее, Накато, как на предательницу? А Куруша поднимется и отойдет в сторону, станет вместе со всеми торжествующе наблюдать за расправой?

- Смотрите все внимательно, - мрачно проговорил чиновник. – И запоминайте! Эта женщина пользовалась моим безграничным доверием. Она имела доступ к каждому уголку дома. Ей подчинялись все. И она предала – пользуясь доверием, украла перстень и вынесла из дома один из ценнейших предметов. Она – воровка и предательница! Пособница моих врагов.

Повисло безмолвие – только ветки и листья еле слышно шуршали, да сдавленно всхлипывал кто-то из женщин. Изуба цепким взглядом обводил лица челяди, задержался на лицах домашних. Накато отметила, что даже жены выглядели если не испуганными, то уж точно – настороженными. Как и старший мальчик – почти юноша.

Зачем Изуба все это устроил? Чего хочет добиться?

Колени подрагивали, горло сжималось. По телу разливалась слабость.

Курушу перевернули, и теперь она глядела в набрякшее серыми тучами небо. Взгляд – пустой. Ни страха, ни ненависти. Только бесконечное равнодушие, порожденное болью и усталостью. Накато отчетливо видела, что у нее нет сил даже на то, чтобы просто оглядеть собравшихся. Отчего же сама она трясется от страха? Куруша никак не сможет ее изобличить. Если бы могла – сделала бы это раньше. Нет, она пыталась – и ей не поверили. Рана от копья, амулет и кольцо хозяина – все указывало на нее. А теперь у нее и рот завязан – она не сумеет произнести ни слова. Даже если и захочет. Почему же Накато продолжает трястись, боясь, что подозрение неведомым образом может пасть на нее?

Только одно, пожалуй, может служить утешением: трясется от ужаса не она одна. Это, должно быть, инстинкт. Наказывают одного – трясутся все.

Именно ради этого расправы устраивают на виду. Чтобы невиновные увидели и убоялись повторить за провинившимся его проступок.

Начал накрапывать дождик, камни внутреннего двора покрылись крапинками и потемнели. Мелкие капельки покрыли лицо Куруши, точно испарина. Вот чиновник сделал знак рукой – и тело бывшей домоправительницы пронзили четыре копья: Два – в плечи, и еще два – в верхнюю часть бедер. Омерзительный хруст заставил Накато вздрогнуть. И не ее одну.

Куруша не закричала, не забилась – только захрипела слабо и беспомощно. Зажмурила глаза, из которых потекли слезы, смешиваясь с дождевой водой.

Самоуверенная властная красавица превратилась в изломанное существо, почти мертвое. Накато сжалась. Это она, она убила бывшую домоправительницу! Да, удары копьями нанесли стражники. Приказал – Изуба. Но настоящая убийца – она. И эта картина посреди дворика – ее, только ее рук дело! Мысль вызывала внутренний трепет – беспокойный и неприятный.

Никто не смел шелохнуться, пока едва теплившаяся жизнь окончательно не покинула истерзанное тело. Лишь когда Куруша застыла с широко раскрытыми остекленевшими глазами, вымокшим под моросью людям позволили уйти из внутреннего двора и разойтись по своим комнатам.

А ведь предчувствие терзало ее не зря.

Беспечность – великое зло, а Накато впустила это зло в свое сердце, помыслы и поступки. Она слишком рано успокоилась.

Она не просто не прислушалась к глодавшей ее тревоге. Она после расправы над Курушей сознательно давила терзавшее душу беспокойство. Вот и пришло время пожинать плоды собственной недальновидности.

Когда Изуба позвал ее к себе, она даже обрадовалась. Значит, не подозревает ее ни в чем, верит ей, как и прежде!

Ах, самоуверенность! Она играла чиновнику на флейте, и его спокойное лицо с обмякшими чертами заставило ее забыть об осторожности. Он привычно сделал знак прекратить игру, кивнул, чтобы она подошла. Накато и здесь не встревожилась. Напротив – обрадовалась: кажется, Изуба понемногу отходил от произошедшего. Вид мрачного хозяина вселял тревогу. Когда он проходил стремительно по коридорам – хмурый и молчаливый – она невольно сжималась при звуке его шагов. Даже если сидела у себя в комнате. Возможно, теперь все станет как прежде.

Возможно, он наконец снимет запрет для слуг выходить за пределы дома. И она найдет способ передать хрустальный кубик – узилище Амади – мастеру Иму.

Подозревал ли о чем-нибудь Изуба? Навряд ли. Он позвал флейтистку не для того, чтобы изобличить, а желая отдохнуть.

Он не ожидал подвоха. Накато тоже – она позабыла, что исцеление происходит стремительно, но для полного исчезновения шрамов потребуется декада с лишним. Прошло лишь несколько дней, так что тоненькая сеть шрамов осталась.

Она не сразу поняла, отчего чиновник уставился с ошарашенным видом на ее плечо. Его, должно быть, поразило открытие – потому он и застыл неподвижно.

Накато увидела, как переменилось разом его лицо, застыл взгляд. Зрение выхватило тонкие белые полоски, похожие на трещины, иссекшие разбитый сосуд. Осознание ошпарило ее. Что она ответит сейчас на вопрос – что это?! Внутри все похолодело, дыхание застряло в горле.

Да помилуют ее боги и духи! Разом вспомнилось, как умирала Куруша, пригвожденная к плиткам двора четырьмя копьями.

А ведь Изуба сейчас поймет и то, что домоправительница не предавала его!

Что он приказал расправиться с той, что была верна ему. А она, Накато – истинная убийца женщины, которую он сам звал своей левой рукой. Что он за это сделает с ней?

Ужас смыл все мысли разом. Сверкнуло осознание – эти мгновения, что Изуба таращится, потрясенный, на ее плечо – все, что у нее осталось. Он пока не понял до конца смысла увиденного – потому что слишком ужасно понимание. Упустит она эти мгновения – ей конец. Два пальца сжались, обратившись наконечником живого копья. Они без труда, кажется, пробили грудную клетку, вонзились в тело по самые костяшки.

Чиновник не закричал – он глухо выдохнул, раскрыв рот и закаменев разом.

Середина грудины. Сердце должно находиться именно здесь. А длины ее пальцев с лихвой должно было хватить, чтобы достать до него. Накато, боясь, что нанесенной раны окажется недостаточно, пошевелила пальцами внутри, расширяя и углубляя пробитое отверстие, пытаясь процарапаться внутрь.

Движение отозвалось в пальцах острой болью – она все-таки повредила их. И, судя по сильной боли, серьезно. Возможно, даже сломала.

Чего удивительного – ей пришлось одним ударом пробить кости груди! Обычному человеку такое и не под силу.

Изуба захрипел, повалился набок. Накато едва успела отскочить в сторону – кровь хлынула широким потоком из развороченной груди. Край туники ей все-таки заляпало. И рука в крови чуть не по локоть! Девушка с ужасом уставилась на тело чиновника, лежащее на подушках. Кровь пропитала их насквозь – как и толстый мягкий ковер, потекла струйками в стороны.

Она хозяина убила! Что же теперь делать?

Несколько мгновений Накато сидела в оцепенении, ошарашенная сложившимся положением. Одна в комнате с мертвым хозяином. И вокруг – полный дом людей, которые привычно заняты повседневными делами, не зная о случившемся. Только что. А еще – вокруг дома по-прежнему находится чародейный кокон, который не позволит никому живому пройти без разрешения хозяина.