Или ее губы опустятся, а глаза заблестят от печали, которую он не мог понять, от печали по памяти о давно умерших людях, которых она никогда не знала? Для людей, которых забрали из их домов — из этого дома — и убили?

Он остановился у окна и выглянул наружу, любуясь происходящим. В парке было почти темно, если не считать света, отражавшегося в пруду; это было черное пятно между мягким светом уличных фонарей по обе стороны. Вид, который, должно быть, был знаком человеку, написавшему дневник.

Ронин обвел взглядом одеяла и журналы на полу, банки с едой в книжном шкафу, стол с единственным стулом. Каково было бы оказаться на месте писателя?

Он покопался в своей памяти, получая доступ к данным из своих многочисленных вылазок в Пыль, вокруг нее и за ее пределы. Почти каждую ночь он проводил в одиночестве, и он никогда не задумывался об этом факте. Он встречал там множество людей, но большинство из них погибало или оставалось лежать в грязи.

Пыль предпочитала быстрых и безжалостных. Там не было духа товарищества.

Но разве он не сталкивался снова и снова как с ботами, так и с людьми, которые бегали группами? Пара синтов, полдюжины людей, жаждущих припасов, еды, неминуемого жестокой конфронтации с Ронином, которая, вероятно, была их единственным социальным взаимодействием за пределами их маленькой группы?

Каким-то образом эта цепочка мыслей привела его к новому осознанию — возможно, ему не обязательно было выходить одному. Лара умела выживать. Как у любого человека, у нее были свои слабости, но в ней была сила, превосходящая его способность классифицировать и измерить. Каково это — ходить по Пыли вместе с ней? Разговаривать с ней долгими днями и ночами, иметь дополнительную пару глаз, прикрывающих его спину?

Иметь кого-то, за кем нужно присматривать, кроме самого себя.

Нет. Пыль была не местом для нее. Не местом для кого бы то ни было. Опасность для него и так была слишком велика, и он даже на мгновение не мог допустить мысли о том, чтобы подвергать ее такому риску.

Он снова открыл дневник и все еще читал, когда восходящее солнце поднялось над крышей настолько, что пролило свой чистый свет на верхушки деревьев на другой стороне улицы.

Они придут за мной, — с этого начиналась последняя страница, буквы были искажены в спешке. Я думаю, что все остальные уже ушли, и еще через несколько дней достроят стену, и я окажусь в ловушке. Я не знаю, почему я оставался так долго. Наверное, потому, что я до сих пор помню улыбки на лицах моей жены и детей, когда мы играли в Холлидей Парке… Может быть, если я выберусь, то увижу их там, где всегда поднимается пыль.

Вот и все. Если ты человек, тебе лучше быть, блядь, за этой стеной. Во время большой драки у бара на 19^-ой улице кто-то порезал лицо лидирующему боту, и теперь нет ни пощады, ни предупреждений. Эта часть Шайенна принадлежит этим тварям. Мы можем разобрать обломки только за его пределами.

После всего ущерба и разрушений, с которыми мы столкнулись, люди ничему не научились. Они сражались с ботами не ради выживания, они сражались, потому что думали, что это место, эти здания действительно важны. Жизни, которыми мы жили раньше… они ушли, и мы никогда их не вернем. Они

Конец последнего слова тянулся по странице, как будто его полоснули ножом. Ронин смотрел на него, пока всходило солнце, такой же прикованный к месту, как и автор.

Глава Тринадцатая

Лара откусила огурец, чтобы подержать его во рту. Наклонившись вперед, она положила руки на край рабочего стола Ронина и отодвинула его на другую сторону главной комнаты, прямо к широкому окну. Забравшись на него, она подтянула ноги и обхватила колени предплечьями. Огурец захрустел, когда она откусила кусочек. Его свежий, мягкий вкус — с легким привкусом горечи — пробежал по ее языку.

Во время еды она смотрела в окно, поверх стены кустарников, окружавших дом Ронина, и на поле через дорогу. Ронин называл это парком. Сегодня было яркое солнце, пробивающееся сквозь деревья и отбрасывающее танцующие тени на сочную траву за ними.

Вдалеке боты странной формы ухаживали за парком. Некоторые из них были очень похожи на машины из книги наверху. Они, казалось, подстригали траву. Другие, более похожие на людей, передвигались среди кустов и деревьев, разбросанных по территории, подстригая и поливая.

Лара завидовала предназначению ботов; черт возьми, ей тоже оно было нужно! Она никогда так долго не сидела без дела. Неделя в этом доме, когда нечего было делать, кроме как пялиться в окна, сводила ее с ума. У нее была крыша над головой, да, и еда в животе, и одежда на спине, так что было бы глупо все испортить… но справиться со скукой оказалось сложнее, чем она себе представляла.

Когда Ронин был рядом, все было не так плохо. После того сна ей все еще было тяжело смотреть на него, но их беседы рассеивали скуку ее дней. Пока его не было — то ли ходил за покупками на рынке, то ли искал следы Табиты в районе Ботов, — она бродила по дому, как будто могла внезапно найти что-то новое в почти пустых комнатах.

Если быть честной с самой собой, она была благодарна ему за то, что он уходил. Хотя ничто не было таким ярким, как тот первый сон, он оставался в ее мыслях по ночам, их тела переплетались в глубинах ее сна. Она видела вспышки этого слишком реального сна всякий раз, когда смотрела на него.

Разве сны не должны были со временем стираться из памяти? Этот только усиливался с течением дней.

Этим утром — не то чтобы полдень действительно можно было считать утром — она вышла из своей комнаты и увидела, что его дверь закрыта. После ее обычного посещения туалетной комнаты он все еще не вышел, поэтому она спустилась вниз, чтобы перекусить.

Она танцевала для него каждый вечер, иногда на кухне, иногда здесь, в главной комнате. Никогда не повторяла движений, никогда не повторяла ритм или текучесть. Ронин, однако, не менялся. Он сидел и смотрел, ничего не выражая и не комментируя. Его ответы на ее вопросы оставались раздражающе краткими и уклончивыми. И, несмотря на это, она все еще не могла смотреть на него, не думая о его теле поверх ее, о его руках по всему телу, о его…

Нет. Перестань уже думать об этом!

Она откусила еще кусочек, быстро прожевывая от раздражения. С этими мыслями нужно покончить.

Доев огурец, она обхватила ноги руками, зафиксировав их на месте, схватившись за запястья. Она постукивала ступнями по столу и тихонько напевала, чтобы занять свои мысли. Вскоре она была захвачена песней; она поводила плечами и раскачивалась из стороны в сторону, волосы касались ее спины.

Что-то шевельнулось на периферии ее зрения. Лара подпрыгнула, высвобождая ноги. Пальцы ног ударились о стену, и она зашипела от боли.

— Черт возьми, Ронин, ты что, никогда не можешь сказать что-нибудь, когда входишь в комнату? Или тебе всегда приходится это делать, как какому-нибудь подонку? — она сердито посмотрела на него, потирая больные пальцы на ногах.

Он уставился на нее с нижней ступеньки.

— Я должен сообщить о себе в своей собственной резиденции?

— Да. Так и есть. Ты не можешь вот так просто подкрадываться к людям.

Он наклонил голову, прищурив глаза.

— Почему ты сидишь на столе?

Она опустила взгляд, провела ладонью по поверхности стола и снова посмотрела на него.

— Почему бы и нет?

Ронин поднял руку, вытянул палец и указал на стул, который она оставила у другой стены.

— Что? — она отбросила волосы за плечо.

— Это предмет мебели, созданный специально для того, чтобы на нем сидели.

— И что?

— Это, — продолжил он, указывая на стол, — нет.

Упершись ладонями в стол по обе стороны от себя, Лара взгромоздила на него задницу и, покачивая бедрами, устроилась поудобнее.

— А мне подходит. Наверное, это преимущество человеческой жизни. Ты сломаешь его, если сядешь на него.

— А как это связано с тем, что он не предназначен для сидения?