— Дон Боб? Кто знает! Он ушел вчера вечером.

— Я видел. Это хорошо, что он ушел. Ах, Бонита, если бы он только тронул тебя! — В глазах юноши блестели горячие слезы.

Она увидела отчаяние на его лице и порывисто обняла его руками за шею. Он привлек ее к себе и прижался губами к ее губам. Потом она отшатнулась, сжала на груди руки, точно пытаясь удержать бьющееся сердце, кивнула юноше и убежала в дом.

Ее часто целовали и прежде, но это было совсем иначе, чем теперь. Произошло что-то таинственное и сразу померк весь мир вчерашнего дня. Она сидела, тяжело дыша, отдаваясь неясным, но сладким мечтам.

Так застал ее дон Боб. Она молча поставила на стол еду, и они так же молча закончили простой ужин.

Когда стемнело, они сидели у дверей и к ним подошел священник.

Вдруг среди темных деревьев у дороги раздалось три резких свистка. Дон Боб вскочил, потом, не говоря ни слова, вошел в дом, взял два револьвера и исчез во мраке.

Из темноты до Бониты и священника доносился шепот, потом раздался крик, выстрел, звуки быстрых лошадиных копыт. Потом — молчание.

Бонита и священник бросились к деревьям. На дороге, лицом вниз, лежал дон Боб. В вытянутой руке его был зажат револьвер.

С трудом приподняв его, они общими усилиями перетащили его в его жилище. Там Бонита испуганно смотрела, как перевязывал священник колотую рану в боку дон Боба.

Два дня был дон Боб без сознания, потом спокойно заснул и на третий день попросил есть. Когда Бонита накормила его, он поблагодарил ее глазами и снова заснул. Ее холодная рука на его лбу облегчала его.

Силы возвращались к нему с каждым днем. Раз как-то Педро зашел узнать, не может ли он чем-нибудь помочь. Но дон Боб только покачал головой и засмеялся, как человек, которому пришли в голову забавные мысли.

Настал день, когда дон Боб зарядил ружье, привязал к седлу узелок с провизией и сел верхом на лошадь.

— Я уезжаю на две ночи, — сказал он Боните, — а на третий день вернусь домой, если этого пожелает множество твоих святых.

Дни медленно проходили для Бониты, но вечером приближался голос Педро, певший старую песню о любви и вине. Она крепко сжимала руки, прислушиваясь к приближающемуся голосу. Что-то толкало ее к открытой двери, что-то древнее, как мир, молодое, как весна, и более сильное, чем рука судьбы. Голос певца умолк. Тихо. Бонита встала и пошла.

На второй день вечером по сухому руслу реки ехал всадник. Потом лошадь его прыгнула в сонную реку и вышла на противоположный берег. Всадник похлопал лошадь по мокрой шее и улыбнулся, как человек, который выполнил свою задачу и теперь возвращается домой. Потом улыбка вдруг померкла., Совсем близко впереди, в свете луны сидели юноша и девушка. И всадник увидел, как девушка притянула к себе лицо юноши и поцеловала его.

Рука всадника нащупала в темноте ствол ружья. Перед глазами дона Боба стоял туман: только нажать курок, всего одно движение. На руках державших ружье, вспухли синие жилы.

Но дон Боб повернул лошадь и проехал стороной. Дома он сел и стал нетерпеливо ждать.

Прошел час. Он вытер пот со лба.

За дверью послышались звуки шагов и остановились.

— Завтра, — сказал голос Бониты.

— Да, — ответил Педро.

Девушка вошла. Рука обвилась вокруг ее талии, другая тяжелая ка легла ей на рот. Он продержал ее так несколько минут, как в тисках, потом бросил на кровать.

— Дон Боб! — вскрикнула она.

Не оборачиваясь к ней, мужчина ответил:

— Да, дон Боб к несчастью вернулся. Где ты была?

— В лесу у реки.

— С кем?

— С Педро.

— Ты любишь его?

— Да, мы вместе с детства.

Мужчина прошелся по комнате, потом сел. Бонита тихонько подошла к нему. Потом нерешительно села к нему на колени.

Он напрасно искал в ее лице следов грусти. Оно все сияло радостью.

— Знаешь, тебе придется найти другую Бониту, — сказала она, — я не могла бы любить тебя так, как его. Ведь, ты уже старый.

Дон Боб наклонился неловким движением поцеловал ее.

— Ложись спать, Бонита, — сказал он, — утром мы еще поговорим.

На заре дон Боб сошел с лошади возле хижины Педро. Когда он вошел, юноша поднялся на локте и лицо его побледнело.

— Бонита сказала мне, — произнес дон Боб.

Крик застрял в горле юноши. Дон Боб покачал головой.

— Я не сделал ей вреда, — я пришел сюда.

— Вы правы, что хотите убить меня, а не ее, — голос юноши дрожал.

Дон Боб закурил папиросу.

— Нет, Педро, я просто уезжаю отсюда. У вас с Бонитой остаются деньги, вы купите себе свиней и корову и будете счастливы.

Юноша плохо понимал, но схватил большую волосатую руку мужчины в трепетно спросил:

— Но почему?

— Потому, что мне так нравится. Но, главным образом, мне не хочется огорчать черноглазую девочку.

Он вскочил на седло, когда первые лучи солнца коснулись долины.

Дон Боб остановился у дверей дома. Бонита выбежала к нему навстречу.

— Я уезжаю, — сказал он почти весело, — но тебя оставляю в хороших руках.

Он поиграл поводом.

— Может быть, ты когда-нибудь поймешь, а, может быть, и нет. Мы оба с тобой ни слишком хорошие, ни слишком плохие люди. Но есть люди, которые смотрят на жизнь светлыми глазами, а другие спотыкаются, как во мраке. Я — как раз из них. Я похож на маленького мальчика, который плачет и сердится потому, что не может получить луну.

Бонита смотрела на него и в глазах ее был новый свет.

— А, может быть, я понимаю, — шепнула она. — Я лежала и думала про вас всю ночь. Мне кажется, что я люблю вас, только не так, как вы хотите. А если бы и так любила, так скоро бы вам надоела.

Она всхлипнула и погладила ему руку.

Стук копыт удалялся и, наконец, совсем умолк.

В кустах чирикала птичка. Начался новый день, несущий людям свои дары любви и печалей, ненависти и радостей.

УХОДЯЩИЕ ТЕНИ

Рассказ Ады Карвер

Перевод К. Залесского,

Иллюстрации Н. М. Кочергина

Мало по малу время изменяло все. Старая, кочковатая дорога, шедшая вдоль по реке Кэну, была заброшена. Теперь проезжая дорога перерезала болота и поля, полные злаков, и не желала следовать капризам реки. Старой Генриетте дорога эта казалась беспокойной и страшной. Она даже пробивала себе путь через дворы частных владений, стирая с липа земли старые границы: дубы, апельсинные деревья и сучковатые мирты с отягощенными цветом ветвями — деревья, под которыми в былые дни за Генриеттой ухаживали и где овладели когда-то ее сердцем.

Остров Бревель, на котором живут французские мулаты, не похож на одинокие, заброшенные острова, затерянные среди океана. С огибающей его рекой остров похож на девушку в объятьях возлюбленного, молящего ее о любви на веки — лежи тихо, обожаемая моя. Разве не обнимают тебя мои руки? Разве не слышишь ты биение моего сердца? Прими дары, которые я принес тебе, цветы и плоды, которые я положил к твоим ногам. Ты округла и сияешь, как солнце, ты прекраснее, чем день…

Молодежь на острове Бревель была очень довольна переменами и внесенным ими оживлением. Теперь она могла в длинные летние вечера уезжать на автомобилях в город или ходить в кинематограф на горе.

— Да нет же, мы не разговариваем с этими неграми, — уверяли они старую Генриетту. — Нам нечего делать с этими чернокожими.

Но все это печалило Генриетту. Ее народ целыми поколениями охранял свою кровь. Презираемые белокожими, презирая чернокожих, мулаты держались особняком. Но теперь все изменилось. Что-то такое было в воздухе…