АССЕПСАНИТАС

Фантастический рассказ Д. Панкова

Иллюстрации С. Лузанова

1943 году министерские кабинеты Парижа видели у себя странного субъекта. Он был низкого роста, невозможно худ, имел лицо аскета и шевелюру папуаса. По одежде он казался средневековым алхимиком, вынырнувшим из тьмы столетий. К тому же и вел себя субъект необычайно беспокойно. В одни учреждения его совсем не пускали. В других за его спиной ставили «на всякий случай» ловких полицейских агентов. И везде старались от него отделаться, как от надоедливого шершня, влетевшего с улицы в открытое окно.

Называл он себя Иоганном Жибрамом. Предложение, с которым он обращался к высокопоставленным лицам, изумляло не меньше его наружности.

— Вы поймите, monsieur, ведь мое открытие сулит полнейшее перерождение человечества, — убеждал он — на что мы тратим миллиарды? На войны и на то, чтобы их предупредить. И, не смотря на это, мы вечно живем под страхом сокрушения наших ребер и нашей культуры неизвестным врагом. Мое открытие и призвано положить конец такой глупости раз навсегда. В воззрениях людей и даже в международных отношениях произойдет полнейший переворот! А зависеть он будет всего на всего от двух капелек вот этой жидкости. Вы просверливаете в черепе отверстие, берете шприц, вводите капли в специальное место вашего мозга и — баста: войны нет! Процедура эта займет времени буквально три минуты и абсолютно безболезненна и безвредна. Вот позвольте проделать ее, например, на вашем пальце, дайте только ток…

Высокопоставленное лицо отдергивало руку.

— Нет, пег, зачем же? Доверяю вам вполне! Я только думаю, что я в вопросе не компетентен. А вам бы обратиться, ну, в Сорбонну, в Сальпетрие, там у нас светила науки.

— А на что мне светила науки? Мое открытие нужно не обсуждать, а осуществлять.

— Да, monsieur, конечно… Это гак… Но, видите ли, (министр бросал взгляд на свой хронометр) я сейчас так занят. У меня идет реконструкция моих канцелярий по департаментам… Поэтому, извините, monsieur…

И он вставал, давая понять, что аудиенция окончена.

Косматый субъект несколько секунд стоял, вперив острый взгляд в министра, затем круто поворачивался и уходил.

У другого министра подобная же сцена.

— Понимаете, monsieur, люди — как бараны! Они готовы драться даже тогда, когда нет никаких поводов для драки! А почему? Потому что у человека остались от эпохи обезьян такие узелки в мозгу, центры, они и управляют враждой. Однако достаточно поразить узелок моею жидкостью, и человеческую воинственность, как рукой, снимет.

— Ну знаете ли, — возражал важно　министр — не позавидую я человеческому обществу, если оно сделается мирным, как баранье стадо. А если меня оскорбят? Должен я реагировать или нет? А потом — где гарантия, что, поразив мой узелок, вы не поразите, вообще, мою инициативу? Наконец, представьте, что вы сделали инъекцию нам, французам, а немцам нет. Между тем они лелеют реванш! И узнав, что мы, при вашем просвещенном содействии, превращены в стадо мирных баранов, они сейчас же начнут гвоздить нас по нашли мирным лбам. Вы можете поручиться, что так не произойдет?. Вообще, monsieur, вы поднимаете весьма сложный вопрос. Его надо продумать принципиально… — И после паузы прибавлял:

— А теперь не могу больше вас задерживать. Государственные дела прежде всего, monsieur…

Не добившись ничего у министров, Жибрам направился к самому президенту республики, monsieur Шуазо.

Президент слушал изобретателя терпеливо, но, в конце концов, и он отослал его к какому-то ученому.

— Меня — к ученому! Зачем? Выслушивать наставления?

Тем не менее он пошел.

— Вы м-сье Жибрам? Прошу садиться. Изложите, в чем сущность вашего открытия… Только, пожалуйста, возможно сжатее.

Скрепя сердце, химик говорил в чем дело.

— Это все хорошо, но не больше, как утопия… Принципиально говоря, — важно возражал ученый, — поручитесь ли вы, что, вытравив мысль о борьбе, люди не потеряют стимул к развитию, например, своих талантов, к усовершенствованию своей породы, улучшению культурных условий и так далее?

Жибрам вонзал глаза булавки в ученого и раздраженным тоном говорил:

— Я это слышал… Допустим, что так. А разве в условиях теперешних войн не летят к чорту уже развитые таланты, усовершенствованные породы? Сбросят, к примеру, на вашу Сорбонну бомбочку, и от ученых останутся… одни их печатные труды…

И добавлял ехидно:

— …для использования их благодарным потомством… крыс. Впрочем, зачем этот спор? В конце концов, меня интересует только ваше окончательное мнение, профессор?

— Мое мнение? Вам надо работать под общим научным контролем, как все работают. Рискованных мероприятий мы своим именем покрывать не можем.

Глаза-булавки Жибрама превращались в штыки, а слова в пули.

— Ничего более умного я от ученого и не ждал. 500 лет назад вы верхом мудрости находили учесть, сколько чертей или ангелов помещается на кончике иголки; этим вы занимаетесь и теперь! Живая жизнь вам также чужда, как каменным бабам любовь! Ну, и переваривайте себе на здоровье собственную учению жвачку… Обойдемся без вашей авторитетной санкции…

Он порывисто встал и, уходя, хлопнул дверью.

Ученый несколько минут сидел, как оглушенный выстрелом. Потом, кряхтя, подошел к телефону и позвонил.

— Кабинет президента? М-сье, вы прислали ко мне не изобретателя, а хулигана. Он нарушил мое душевное равновесие на целые сутки. А у меня срочная и тонкая академическая работа…

Жибрам предавался мрачному раздумью. Куда итти? Что сделать, чтобы вся эта командующая клика захотела мира против собственного желания?

Он решил обратиться в «Военный Клуб» — сильную и влиятельную организацию. Кто-кто, но военные больше всего заинтересованы в том, чтобы не было войны. Перед толпою в пять тысяч человек, главным образом простых солдат, Жибрам делал доклад о своем открытии.

Началось обсуждение.

— Слово принадлежит лейтенанту Михаэлису.

— Messieurs et camarades! М-сье Жибрам говорил нам, что, благодаря его шприцу, людоеды делались культурными. Я же думаю, что мы, культурные люди, наоборот — неизбежно станем тогда дикарями. В самом деле: почему я культурен? Да только потому, что зол. Я зол на грязь, которая липнет к моим ногам и моему телу, и меняю белье, требую от муниципалитета замощения мостовых и т. д. Я зол на скуку и иду в концерт, на скачки. Зол на глупость — чужую и собственную — и покупаю книгу, требую обучения дураков. Теперь представьте меня кротким, как новорожденный теленок, и допустите, положим, что меня стали кусать, извиняюсь, м-сье, русские вши. Я скажу себе, что это не собаки, немножечко поскоблю укушенное место и на том успокоюсь. Если мне будет скучно, я просто усну на полсуток, и больше ничего. Вообще, без раздражения, без злобы мы все обречены на спячку, и будем спать до тех пор, пока не проспим культуру и свой человеческий образ Вот мое мнение.

— Слово принадлежит рядовому Корбо.

— При обсуждении человеческих дел никогда не мешает поглядывать на скотов. Так вот, — среди животных есть очень миролюбивые, те, что кастрированы. Например, вол, мерин, каплун. И я думаю, что для того, чтобы из свирепого бандита сделать богомольного монаха, нет надобности изобретать что-то куда-то вспрыскивать. Вырезал у человека что полагается, вот тебе и готов святой!

— Слово принадлежит рядовому Таблетту.

— Я, м-сье, ни в каком случае не согласился бы, чтобы мне сверлили голову. Знаете ли вы, как сверлят зубы дантисты? Когда один из них стал делать мне эту операцию, я побил у него все склянки. А тут будут сверлить самый мозг! Да еще говорят, что я сделаюсь смирнее каплуна. Не думаю! Если после зуба я побил только пузырьки у дантиста, то после дыры в мозгу, будьте покойны, я убью самого дантиста.