Тут поднялся опять хохот. Вижу Микита стоит, как окаменел точно. Смотрит не на графа, а на панну Эмилию, что и та смеется.

Граф крикнул дворецкого.

— Проводите, говорит, ясновельможного пана Микиту в свинарню. Он, кажется, не знает дороги.

И опять смех. А Микита как закричит: ну, говорит, пане графе, на словах у вас одно, а на деле другое? Забыли вы про Гонту, так вспомните… И ушел. Прямо страшно было на него смотреть. Вот оно волтерьянство-то до чего доводит!»

«Микита пропал. Разослали верховых. Сам граф со сворой собак и всей охотой обскакал все поля, обшарил леса. Пропал, как в воду канул…»

Пропускаю несколько страничек в дневнике, заполненных записями о разного рода хозяйственных и приходских делах. Видно, что в местечко наезжали то благочинный, то исправник, все больше для снятия допросов о языческих богослужениях графа Мархоцького.

Спустя несколько месяцев, появляются записи о разбойниках, жгущих помещичьи усадьбы.

«…Слышно, читаю в дневнике, объявился разбойник Кармалюк. Бедных не трогает, а больше панов грабит, но себе не берет ничего, а все, что возьмет, разделит между бедными».

Через несколько дней опять запись:

«…Кармалюк опять сжег целый панский будынок в Млыныщах…»

Через день запись:

«…Говорят, еще один разбойник— какой-то Гаркуша действует. И совсем, как Кармалюк… — Горят панские палацы… Ох, кажется мне, не наш ли то Микита работает?»

Действительно. Под «15 мая 1815-го року» записано:

«Кучер графа рассказывает всякие страсти. Собрался наш граф с дочкой Эмилией на бал, в Млыныща, к пану Верхлицкому. Только это, значит, проехали они Луку, Скоморохи, въезжают в лес, вдруг: «Стой»… Двое гайдамак лошадей за уздечки, «Стой»… Что тут поделаешь?.. А кругом разбойники, да с ружьями все, да с саблями. А один подходит к пану, да так деликатно:

— Пшепрашам, говорит, пане грабе! Паш пан граф атаман просит вас отдохнуть у него. До Млыныщ еще далеко, да и на бал еще рано.

И все-то, видите, знают!. Знают, куда граф едет и зачем!

Пан граф как закричит:

— Вы, говорит, разбойники. И атаман ваш тоже… Что вам надо? Денег? Берите, сколько есть, и не мешайте нам ехать по нашему делу.

А разбойники ему:

— Не смеем, говорят, ничего на это сказать сиятельному пану. Такой приказ атамана. Пожалуйте, говорят, к атаману.

Поворчал граф, поворчал и говорит панночке:

— Ты, душко, подожди здесь, а я скоро вернусь.

Так нет. Приказали ехать вместе с панночкой, завернули лошадей и провели так шагов на триста, в середину леса, к полянке. Смотрят — горит костер, а у полотняной палатки сам атаман! Кто бы вы думали? Микита! Кучер Юхим даже сразу его не признал. Одежда на нем, как у шляхтича, шабля через плечо, за поясом пистолет. Сидит на ковре, а около него два разбойника. С ружьями. Вроде как бы телохранители. Юхим говорит, что пан граф прямо затрясся весь, как увидел Микиту… Так рассердился… А Никита встает и так это деликатно:

— А, ясновельможный граф и ясновельможная панна графиня, говорит, вот теперь я вижу, правду граф говорил, что Иван да Степан с той же глины, что и пан… Такие гости, такие гости!.. Эй, хлопцы, дайте же панам трон, чтоб им было, где присесть.

Принесли какую-то скамью… «Трон», смеется Юхим…

— Пожалуйста, пан Юпитер и панна Церера, сядайте, — говорит Никита.

Тут граф не выдержал.

— Вы, говорит, разбойники… Некогда нам тут сидеть… Что вам нужно? Деньги? Вот, все, что у меня есть… На, бери…

— Деньги, говорит Никита, это хорошо… Казначей… Прими деньги… Бедноты у нас много, пригодится.

— Ну, говорит граф, прощайте. Идем, Эмилия…

А Никита ему:

— Э, нет, говорит, ясновельможный пане, это не все.

— А я говорю все, — гордо так кричит граф.

— Нет, не все…

— Словом своим графским, говорит, заверяю, что все.

Тут Микита давай смеяться.

— Графское слово!.. Слово гонору!.. Знаем мы, что значит графское слово!.. На словах-то нет пана, нет хлопа, а все люди… А на деле…

— Можете, — кричит граф, — обыскать…

А Микита ему:

— Не о деньгах я говорю, ясновельможный пане. Деньги дешево вам стоят — они у вас легкие деньги… Дело не в них! Не все, говорит, еще счеты у нас, граф, покончены… Должок, говорит, за вами, да и за пан ночкой…

— Какой такой должок? — злится граф.

— А помните, говорит, ясновельможный пане, как вы мне обрученье с ванночкой делали? Да в шута обратили? Да в свинушник сослали?..

— Ах, вот что?!.

— Да, это самое… Ну, у нас тоже есть свой судья… Эй, Ничипоре, судья… Достань-ко кодекс, та посмотри, что там полагается…

Ничипор, — у, здоровенный гайдамака! — достал откуда-то книжку, сюды-туды посмотрел, да и говори!:

— Так, говорит, по нашему закону, по статье 1586 полагается, за бесчестье полагается: пана графа повеешь за шею на березе или каком другом дереве, а панночку отдать в жены потерпевшему от нее.

Панночка тут в слезы…

— Ради, говорит, святого бога, пощадите, говорит.

Ага!.. Тут про бога вспомнила, а не про Вольтера!..

А Микита спрашивает Ничипора:

— Може, говорит, там есть какое примечание, чтобы полегчигь наказание?

Ничипор опять в книгу:

— Нет, говорит, никакого замечания.

Опять панночка плакать… А граф прямо аж танцует на месте.

— Микита, — умоляет панночка, — заклинаю тебя, пощади отца.

Посмотрел Микита вокруг, да и говорит:

— Ну, вот что… Так как, хлопцы, мы, говорит, крови не проливаем и никого не убиваем, то и пана графа отпустим живым. Ну, а что нам делать с панночкой?..

А Ничипор тут и свои три гроша:

— Ежели, говорит, по кодексу, панночка должна оставаться у атамана за жену, кашу нам будет кому варить!

Кучер Юхим смеется:

— А, ей бо, говорит, так думаю, что панночка бы осталась, кабы ее воля. А только граф прямо даже слова не мог вымолвить, а весь побелел, как полотно.

Ну, Микита задумался, а потом и говорит:

— Так оно по кодексу… Так вот какое мое будет решение. Панночка каши варить не умеет, хлопцы, и с такой женой каши нам не сварить… Знаете ведь какую кашу мы заварили?!

Тут все гайдамаки зареготали:

— Да, крутую кашу… Кричат.

— Ну, говорит, Микита, то-то же… Так вот… Одначе без выкупа тоже отпустить не приходится… Только что ж нам взять с панночки? Разве вот что. Панночка танцовать умеет… Эй, где наши музыканты?.. Берите-ка бандуры и сопелки… Жарьте казачка, а мы с панночкой станцуем.

Затреньбренькали бандуры, заиграли дудки… Кругом все хлопцы притоптывать начали. На что уж я, говорит, Юхим, а и я не утерпел, стою и притоптую…

Микита вышел в круг, орлом подлетел к панночке.

— Проше, говорит, панна Церера…

Панночка посмотрела на отца… Сначала как-то несмело, точно ей было стыдно чего, пошла… А потом… потом… Никита такие выкрутасы выделывел, что мертвый бы и тог стал танцовать!. Не вытерпела и панночка… Танцуют вдвоем, прямо небу жарко… А потом Микита как подскочит к панночке.

— Вижу, говорит Юхим, обнял он ее, точно в себя вобрать хотел, прямо впился ей в самые губы и точно замер. Потом оттолкнул, махнул рукой и сказал — ну, теперь с богом, поезжайте на бал…

Конечно, какой там бал!.. Сели паны в свою карету и домой!

— Долго, говорит Юхнм, молчали… Пан граф даже отвернулся от дочери. И когда уже подъезжали к замку, панночка говорит:

— Папенька, говорит, ведь я же не виновата. Этот разбойник насильно меня поцеловал.

А граф ей:

— Насильно, насильно… А почему, говорит, все время говорила: «ах, ах, ах»…

И, правда! Ох уж это женское сословие!.. Им бы только танцовать да целоваться… И порцеленовая чашечка с горшком может поцеловаться… А вы, думаете, не бывает?.. Исповедал я тут одну пани… Ой, прости господи, что ж это я чуть не согрешил, чуть было тайну исповеди не открыл… О, господи, господи…»