За неделю после биржевого краха, как говорят некоторые экономисты, потеряно примерно тридцать миллиардов долларов, что лишь на два миллиарда долларов меньше, чем затраты США на своё участие в Великой войне. За неделю.

Заявление одной из газет вызвало широкую полемику в обществе, которая сейчас только разогревается — интервью экономистов разного пошиба в ключевых газетах Нью-Йорка не дают теме заглохнуть.

— И мы будем делать бизнес! — продолжил Курчевский. — Начиная от лапши, заканчивая высотными самолётами — потому что мы рождены для этого! Мистер Шульц, покажите нам график роста производства лапши быстрого приготовления…

*24 декабря 1929 года*

— … и-и-и, нет, — произнёс Авраам Иванович Слуцкий. — Вероятно, вас в бюджете уже не предусмотрено. Ваш куратор вам ничего не говорил?

— Но как же так? — удивлённо спросил Пётр Столыпин.

— Это вопросы совсем не ко мне, — развёл руками банкир. — Одно я знаю точно — в следующем году никаких поступлений не будет, ни от британского банка, ни от французского.

— Я вас понял, — кивнул Пётр и откланялся. — Рад был увидеться.

— Взаимно, — улыбнулся Авраам Иванович.

Столыпин поехал к Стюарту Мензису. Тот «мариновал» его в приёмной почти час, будто бы страшно занят каким-то важным делом.

А когда Пётр вошёл в кабинет, то сразу понял, что дела его очень плохи. Вещи Мензиса упаковывались в ящики и сундуки, а сам Стюарт ходил довольный и указывал рабочим, что и куда укладывать.

— О, и ты припёрся, мой тупой русский подопечный? — увидел он Столыпина. — Что, не получил моего письма?

— Какого письма? — нахмурился Пётр.

— Ох, я запамятовал, что ты должен был получить его уже после того, как я уеду… — вздохнул Мензис. — Что ж, тогда придётся сказать тебе.

— Сказать что? — спросил Столыпин.

— Что Его Величество изволит избавиться от священного белого слона Уинстона Черчилля, — повернулся к нему куратор, теперь уже бывший. — Вас больше нет в статьях бюджетных расходов, вы признаны слишком дорогостоящими и абсолютно бесполезными.

— М-хм… — изрёк Пётр Аркадьевич, предчувствовавший нечто подобное.

Предчувствовал он это с того дня, как начался крах биржи на Уолл-стрит. Это логично, когда начинается кризис, избавляться от «белых слонов».

— И прошу порадоваться за меня — именно я предложил это, в момент полнейшей растерянности Парламента, — продолжил самодовольно улыбающийся Мензис. — Теперь меня ждёт Лондон и очень перспективное местечко в MI6. А вот ты, мой тупой русский подчинённый, останешься здесь, подыхать в забвении, пока я буду делать головокружительную карьеру. И я видеть тебя больше не хочу — убирайся прочь.

Столыпину не оставалось ничего, кроме как уйти. С Мензисом у них отношения не сложились сразу, поганый англичашка почему-то его невзлюбил, прямо с первого их разговора. Так что Пётр совершенно не удивлён, что их последняя беседа проходит именно так.

— Успехов в Лондоне, — пожелал он Стюарту и покинул его кабинет.

Жалования и зарплаты нужно платить в конце следующего месяца, а у Петра больше нет финансирования — перспективы весьма прискорбны, если не идти к президенту на поклон…

Хосе Патрисио Гуггьяри Корнигльони, ныне действующий президент Парагвая, не очень-то горит желанием вступать в войну за Гран-Чако, но у него просто нет выбора. Военные уже настроились на войну и даже закупились оружием, на деньги «Шелл», но президент Гуггьяри держится из последних сил. Его ругают, обвиняют в трусости, а он вспоминает войну Тройственного альянса, в результате которой Парагвай потерял около 70% мужского населения, почти половину своей территории, а также всю промышленность.

У себя в кабинете Столыпин связался с Гуггьяри по телефону и узнал, что тот готов его принять сейчас же.

— Господин президент, — вошёл Пётр в кабинет президента.

По дороге произошла задержка из-за стада коров, перегоняемого на мясной рынок через весь город, поэтому Хосе пришлось ждать.

— Здравствуйте, господин Столыпин, — кивнул президент. — Присаживайтесь.

Пётр сел в предложенное кресло и уставился на что-то ожидающего Гуггьяри.

— Вы уже знаете, — произнёс Столыпин.

— Да, знаю, — не стал отрицать Хосе Патрисио. — Дело приняло очень нехороший оборот для вас, господин Столыпин. У вас десятки тысяч солдат, которым скоро будет нечем платить. Без жалования они разбегутся, кто куда, но задолго до этого вы поймёте, что вам нечем их кормить.

— Закончили с перечислением очевидных фактов? — поморщился Пётр Аркадьевич.

Сейчас он жалел, что не увёл своих солдат во Францию, пусть не всех, но хоть кого-то. Но он поверил в ложную надежду, данную англичанами…

— Как вы знаете, вся страна хочет воевать за Гран-Чако, — произнёс президент. — А вот я не хочу.

— Ещё два очевидных факта, — Столыпин начал раздражаться.

Настроение у него было паршивым, по очевидной причине.

— Я предлагаю вам поучаствовать в этой войне на нашей стороне, — сказал Хосе. — Точнее, если совсем откровенно, то вместо парагвайской армии. Если ваши солдаты могут показать хотя бы половину доблести царских солдат, бившихся против германцев на Восточном фронте, вы легко разобьёте боливийцев.

— А что мы получим взамен? — спросил Пётр.

— Мы возьмём на себя финансирование и снабжение вашей армии, — ответил президент Гуггьяри. — Да, наше финансовое положение далеко от благополучного, но у нас нет выбора.

И, действительно, выбора не было ни у Гуггьяри, ни у Столыпина. Война начнётся в любом случае, ведь деньги уже вложены, а если РОА не будет в ней участвовать, то тем самым просто прекратит своё существование.

— Нам нужно обсудить условия, — произнёс Столыпин.

— Условие одно и оно простое — вы воюете за наших солдат, а мы вас содержим, — ответил на это президент.

— Нет, на таких условиях я работать не могу, — покачал головой Пётр. — Мне нужна конкретика — сколько времени, какие гарантии и так далее.

— Я думал, это подразумевается само собой… — развёл руками Хосе. — Конечно же, будет договор. Вы даёте своё принципиальное согласие на эту работу?

Ему очень не хотелось делать это.

— Да, — произнёс Столыпин.

*3 марта 1930 года*

В кабинет Немирова степенно вошли люди, которые были не местными просто по определению.

Это немецкая делегация, прибывшая из Штайнфуртского вагоностроительного завода, который запланировано полностью перевезти в Тебриз в течение следующих пяти лет.

Сам же город Тебриз расширяют на четыре новых района, в которых поселятся рабочие завода.

Тяжёлая промышленность никогда не была сильной стороной Восточной Пруссии, но в Пятилетку Германскую ССР включать не стали по другой причине — она опасно близко к будущему Третьему Рейху. Зато лёгкой и средней промышленности, которую оперативно эвакуировать будет гораздо легче, поставили в больших количествах.

— Здравствуйте, товарищ Немиров, — приветствовал Аркадия Отто Райнгардт, глава профсоюза рабочих вагоностроительного завода.

— Здравствуйте, — пожал он ему руку.

— Вы занятой человек, поэтому мы не будем отнимать ваше время напрасно и сразу перейдём к делу, — произнёс Отто. — Ханс!

Из толпы делегатов вышел здоровенный мужик лет сорока, имеющий весьма грозный вид. Он снял с плеча армейский каркасный рюкзак образца 1928 года и вытащил из него металлический макет паровоза G 8.1.

— Это наш подарок товарищу председателю, — сказал Райнгардт. — Изготовлен рабочими нашего вагоностроительного завода из чистой стали.

Сильный немецкий акцент был слышен в каждом слове, но вот говорил он грамотно, что свидетельствует об очень прилежном изучении языка.

— Благодарю вас, — улыбнулся Аркадий. — Мы выставим его в Оружейной палате. И, кстати, можете говорить по-немецки.