– Люба моя… – Марун не выдержал, сгреб Любомиру в охапку, прижал к себе крепко-крепко. – Да, я как только увидел твои глаза зеленые, так сразу разум потерял. Все убеждал себя не ломать жизнь девчонки молодой. Ну, зачем, скажи, тебе старый бобыль, сам собою проклятый, в медвежью шкуру облаченный? Но после того как увидел, как ты в Белояре купалась, я и вовсе дурной стал. Люба ты мне, Любомира, пуще жизни, краса моя ненаглядная…

– Даже пуще Марьяны? – Любомира спросила негромко, прижавшись щекой к плечу охотника.

Марун чуть помедлил:

– Нет больше моей Марьяны, только тень от нее осталась. И от меня теперь тоже – только тень. А тебе жить дальше надобно, под солнышком ясным бегать. Целая жизнь у тебя впереди, долгая и счастливая.

– Только с тобой она будет счастливая, – Любомира отстранилась от суженого, посмотрела на него очень серьезно и спокойно.

И Марун ничего не смог ответить ей на этот взгляд. Просто наклонился и поцеловал – в губы. Бережно и ласково, не дерзко и не грубо. Словно два мотылька крылышками переплелись.

– Люба моя… – снова повторил, на миг оторвавшись от алых губ ведьмочки.

– Любый мой, – она прошептала в ответ, тут же потянувшись за новым поцелуем.

Так они и миловались, забыв про время, про возможную погоню, не в силах друг от дружки оторваться. Борода Маруна чуть щекотала щеки Любомиры, и было оттого ей так уютно и покойно. И она гладила его лицо рукой, чтобы лишний раз коснуться, приласкать…

– Совет да любовь, – произнесший это красивый голос был спокоен, но ведьмочка и охотник оба вздрогнули, заозирались, и Марун еще крепче прижал к себе Любомиру, готовый защищать ее от любой напасти.

Мара только улыбнулась:

– Ну, чего смотрите? Нет здесь ни Кощея, ни Горыни. Они по всему дворцу за баюном гоняются.

– Матушка, прости меня, – Любомира потупилась, – не пойду я за Горыню, разве что силой меня батюшка к этому принудит.

– Не городи глупостей, ни к чему он тебя силой принуждать не будет, – Мара проговорила строго. Перевела взгляд на оборотня:

– Вижу, смел ты и находчив, Марун Северный Ветер. Любишь дочь-то мою? – улыбнулась, и в глазах ее заплясали озорные лучики.

– Больше жизни, вот только… – Марун на миг замялся, – нет у меня больше этой жизни. Всю ее в Нави порастратил.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Раз любишь, так бери ее в жены. Даю тебе на то свое материнское благословение, – вновь взгляд Мары стал строг.

– Благодарствую, матушка, – Марун отвернулся от Любомиры, отвесил царице Нави земной поклон. – Но ведь надобно ей на тот берег реки Смородины. А меня Змей туда не пускает.

– Кто его спрашивать-то будет? – Мара улыбнулась. – Чай, я пока что царица мира мертвых, я сама тебя выпущу. Только вот держит тебя здесь другая ниточка, Марун Северный Ветер.

Любомира вопросительно глянула на суженого, нахмурилась. А Мара продолжала:

– Марьяну тебе и вправду навестить надобно. Попрощаться.

Словно извиняясь, Марун посмотрел на Любомиру, ожидая ее негодования, но ведьмочка только улыбнулась немного грустно, погладила его по руке:

– Идем, Марун, попрощаемся по-людски. И ей это надобно, и тебе тоже.

И в тот же миг оказались они на холме возле деревеньки, где души неприкаянные обретались.

***

Как и в прошлый раз, деревенька была скорбна и молчалива. Тихонько несла свои скудные воды речка-переплюйка. Обитатели поселка отворачивались от незваных гостей, отходили в стороны, только бы лишний раз не встречаться с живыми. Бередила живая кровь в них беспокойство о смертной жизни, которой они лишились, будила воспоминания смутные. А Мара шла меж людей-теней, время от времени касаясь их кончиками пальцев, возвращая им отданные Живодреву глаза и руки, чтобы хоть немного облегчить участь узников Нави.

– Жуткое место, – Любомира жалась к Маруну.

– Мы здесь ненадолго. – Мара указала на яблоневый сад, – Вон она, твоя Марьяна, охотник.

Все также женщина с простым открытым лицом и распущенной косой собирала яблоки в большую корзину. А корзинка все не наполнялась.

– Отпусти ее, Марун, – Мара повернулась к охотнику с просьбой в глазах. – Не мучай ее душу, пусть плывет в пресветлый Ирий. Авось, когда-нибудь еще вы и встретитесь. РОдные души так просто друг дружку не теряют.

А охотник стоял молча, сжав зубы, не зная, куда взгляд девать. Мара продолжала:

– Понимаю, непросто тебе. Так, давай я тебе подсоблю. Ребеночек ведь у вас с Марьяной был.

– Был, – оборотень чуть кивнул. – Украли его дикие звери из колыбельки…

– Верно, украли. Только не звери, – видя удивление на лицах спутников, Мара улыбнулась. – Ягиня, матушка моя, забрала его. Выкормила, выходила и…

Едва успела Любомира вцепиться в плечи Маруна, удержав его на месте. Охотник сжал кулаки, шагнул к Маре, угрожающе сверкая глазами.

– Но-но, Северный Ветер, ты нутро-то свое медвежье припрячь покамест, – Мара проговорила строго.

Марун стал, как вкопанный, но смотрел исподлобья, скрипя зубами:

– Заигрались, я смотрю, вы тут чужими детками. Словно яблоки их туда-сюда бросаете. Где мой сын?

– Не дерзи мне, оборотник, – Мара вскинула подбородок, – а то как передумаю за тебя свою дочь выдавать. У Ягини сейчас твой сын, гусей-лебедей гоняет, сестрицу ждет, хоть и не сестрица она ему вовсе.

– Василёчек… – Любомира только и смогла выговорить, глядя на мать огромными зелеными глазами.

Мара кивнула:

– Он самый. Не нарочно так вышло, правду говорю, но, видать, сама судьба вас так затейливо друг с дружкой связала.

Любомира и Марун только переглянулись, не в силах вымолвить ни слова.

– Видишь, оборотник, ждут тебя на том берегу Смородины, не дождутся. Так что иди, прощайся с прежней супружницей. Рада она будет, что сыночек ее живехонек и в надежных руках остался, – Мара хлопнула в ладоши.

Марьяна вздрогнула, положила в корзинку очередное сорванное яблоко и медленно повернулась. И прояснился ее взгляд:

– Марун? Ты ли это?

Женщина щурилась, точно плохо видела. Марун шагнул к ней, взял за руки. Любомира даже дыхание задержала, чувствуя, как противно и холодно становится внутри от этого их простого касания. Ведьмочка кусала губы и даже, казалось, не моргала, глядя на суженого рядом с прежней супружницей.

– Не бойся, дочь, коли любит тебя по-настоящему, он ее отпустит, – Мара оказалась рядом с Любомирой, у самого ее плеча. Была она выше дочери почти на целую голову. Только сейчас заметила Любомира богатырский рост царицы Нави. Подняла на нее взгляд. А та продолжала, – А коли не любит, так и не нужен он тебе.

Марун улыбнулся:

– Я, Марьяна. Пришел, вот, попрощаться.

Марьяна кивнула:

– Это хорошо. Давно пора было.

Казалось, охотник чуть опешил, но проговорил через силу:

– Знаешь, Марьяна, сынок-то наш жив-живехонек, оказывается. Вырастила его Любомира. Озорной такой мальчуган вырос, дерзкий. Добрый будет молодец.

Марьяна перевела взгляд на Любомиру и улыбнулась:

– Спасибо тебе, Любомира. – Снова посмотрела на Маруна, – Значит, отпускаешь меня?

Оборотень сжал зубы, чтобы не завыть, сжал пальцы, держа руку умершей жены. Мгновения шли, сердечко Любомиры отсчитывало удары, и уже близко были слезы обиды и ревности. Она терзала в пальцах несчастный букетик папоротника, и с цветочков его обсыпалась последняя пыльца…

– Отпускаю, – Марун с шумом выдохнул и выпустил руки Марьяны.

В тот же миг Мара хлопнула в ладоши, и оказались они все четверо на берегу речки-переплюйки. Царица Нави подала руку Марьяне и помогла ей ступить в одну из лодочек, привязанных у мостков. Марун тоже приблизился, наклонился, а Марьяна коротко и ласково поцеловала его в лоб. Охотник отвязал лодочку и толкнул ее вниз по течению.

И лодочка поплыла.

Марьяна стояла в ней, смотрела на Маруна и улыбалась:

– Прощай, Марун, – подняла руку в последний раз.