– Ой, ли? А как ты на него смотришь? – котейка не унимался. – Не стреляла б глазками, так и не смог бы Змей ничего вам сделать. А теперь – расхлебывай. Одна надежда на Кощеюшку, что пожалеет он тебя.

– Как это я смотрю? – Любомира попыталась оправдаться, но все равно чувствовала себя виноватой.

– Да, вот так, как на молодца, – баюн продолжал поучать ее. – Только не молодец он, а зверь-чародей. У него, знаешь, сколько девиц таких, как ты, было?

– Сколько? – ведьмочка только глаза округлила.

– Много! – кот округлил глаза еще сильнее.

– Хватит девицу стращать, и без тебя ей не сладко, – Марун прикрикнул на кота, и дальше они шли в молчании, каждый в своих невеселых думах.

…Довольно быстро Любомира устала от праздничной красоты вокруг: от пестрых красок рябило в глазах, птичий щебет, смысл которого был ей понятен, раздражал и расстраивал – не рады были им местные обитатели. И неподъемной ношей лежала на плечах обида Маруна и тяжкое обязательство перед Змеем.

Охотник с ней не разговаривал, впрочем, он и раньше был не болтлив, а теперь и вовсе замолк. Котофей с довольным видом носился по траве, распугивая бабочек и мелких пташек. Те возмущенно чирикали на него, отгоняя от своих гнезд. И Любомира решила заговорить со Змеем:

– Скажи, Горыня, долго нам еще до Кощеева двора идти?

– А это смотря, какой дорогой я вас поведу, – Змей ответил с хитрым прищуром.

– А ты поведи самой короткой, – Любомира захлопала глазками и попыталась улыбнуться, но Змей, казалось, видел насквозь ее девичью хитрость, и она стыдливо отвернулась.

– Не хочу короткой, хочу интересной. Хочу, чтоб ты сама с радостью отказалась от своего берендея и ко мне прибежала в ножки кланяться.

– Так я вроде уже и без того поклонилась, – ведьмочка исподлобья посмотрела на чародея.

– По доброй воле? – Горыныч вопросительно поднял брови.

– Не шибко по доброй, – Любомира проворчала в ответ.

– То-то же. А я хочу, чтоб по доброй. Чтоб ни у кого сомнения не возникло в том, играть ли нашу свадьбу. Эх, Любомира, мы с тобой тут таких дел наделать можем… Вся Навь будет у наших ног лежать, а там, глядишь, и до Ирия доберемся, – Горыня в предвкушении потер ладони друг о друга, и с них посыпались искры.

– Каких дел? – Любомира нахмурилась. – Я обычная травница, даром, что Ягинина внучка. Не учили меня еще ведьмовскому делу, ничего особенного я не умею, к тому же… девица еще…

– То, что девица, это прекрасно, – Змей только зелеными глазами сверкнул на ведьмочку. – А что не учили… Неужто ж ничего этакого за собой не замечала никогда?

Любомира только плечами пожала:

– Ну, врачевать умею понемногу, звери меня любят, знаки огненные могу накладывать… ой…

– Вспомнила? – Горыныч усмехнулся.

– Тут давеча полез ко мне водяной целоваться, так я его того… не рассчитала, ошпарила… немного.

Горыныч рассмеялся, натянуто и сухо:

– Так ему и надо, прелюбодею болотному. Вот видишь, дарование в тебе сидит сильное, разбудить его только надобно. А кому, как не мне его будить? Я сильнейший в Нави чародей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– После Кощеюшки, – баюн, слышавший из травы весь разговор, тут же влез со своим мнением.

– Помолчал бы ты! – Горыныч бросил в траву сноп искр, но котика там уже не было. Он стремглав взлетел на ближайшее дерево и теперь смотрел на товарищей с его веток.

– Плохой дорогой ты нас ведешь, Змей Горыныч. Сам же не рад потом будешь, – Котофей прошипел, взъерошив шерсть на загривке.

– А вот мы и посмотрим, рад или не рад, – Змей процедил сквозь зубы. Обернулся, – Эй, берендей, тут говорят, у тебя супружницу недавно медведь подрал?

Любомира только охнула:

– Марун, это не я! Я ничего такого ему не говорила.

Охотник ничего не ответил, исподлобья глянув на чародея. А тот продолжал допытываться:

– Соскучился по ней, поди?

– Не твоего чародейского ума дело, – Марун огрызнулся.

– Зря ты так, я ж по-хорошему, я ж помочь хочу, – Горыныч проговорил таким сладким голосом, что Любомиру аж передернуло.

– Таких помощничков да в проруби бы топить на Карачун. Напомогался ты нам уже, довольно.

– Погоди, берендей, не знаешь ты, от чего отказываешься, – Змей проговорил загадочно и замолк.

***

Вскорости пестрые заросли раздвинулись в стороны, и только лишь одно-единственное дерево осталось на пригорочке. Любомира вгляделась: сколько чудного видела она уже в Нави, но это дерево показалось ей еще чуднее. Было оно высокое, макушкой терялось где-то в сияющей дымке, затянувшей небо, и все было увешано побрякушками на манер игрушек, которыми ребятишки елку зимой украшают.

– Праздник у вас здесь, что ли, какой-то? – недоверчиво покосилась на Змея.

– Ага, праздник, – тот только ухмыльнулся в ответ.

– Живодрево это, – котик бежал у ног Любомиры, шерсть его топорщилась, ему явно не нравилась близость чудо-дерева.

– То самое? – ведьмочка пригляделась внимательнее.

– Оно. Здесь его корни в землю врастают, ствол через смертный мир тянется в пресветлый Ирий, в котором его крона колышется.

Подошли они ближе, и стало видно, что за игрушки украшали ветки Живодрева. От этого зрелища Любомире стало странно и боязно, она невольно шагнула ближе к Маруну. Пусть охотник и досадовал на нее, пусть он мог обернуться медведем против своей воли, но сердце у него было доброе, а помыслы чистые. В отличие от Змея Горыныча.

Вместо леденцов, пряников и медовых яблочек на Живодреве, как чудовищные украшения, росли настоящие человеческие глаза, уши, руки. И самым жутким было то, что все они были живыми: глаза хлопали длинными ресницами, глядели по сторонам, руки манили к себе, а иные грозили пришельцам кулаками.

– Жуть-то какая, – Любомира нащупала руку охотника и сжала его ладонь. В первый момент Марун хотел освободиться, но быстро сдался и тоже аккуратно сжал девичью руку.

Змей это заметил, проговорил недовольно:

– Ты там невесту-то мою не лапай, берендей. А иди-ка ты лучше к Живодреву, погляди на него да послушай, что оно тебе скажет.

– Оно еще и говорить умеет? – несмотря на угрозу Змея, Любомира не выпустила руки охотника и шагнула к дереву вместе с ним.

– Оно еще и не то умеет, – Котофей вздохнул и присел на лапы, со стороны наблюдая за товарищами.

Вблизи Живодрево выглядело еще жутче. Глаза на нем были разные: голубые, зеленые, черные, блеклые стариковские и совсем молодые, узкие глаза степных кочевников и совсем необычные, ярко раскрашенные, черной тушью подведенные. И все они, как один, повернулись в сторону незваных гостей. Руки принялись показывать на них пальцами, дерево зашелестело листвой, точно зашептало, хоть ветра и не было.

Но самым жутким было вросшее в кору дерева человеческое сердце. Оно билось медленно и сильно, то ли перекачивая соки внутри самого дерева, то ли еще чего похуже.

– Интересно, чье это сердце? – хоть и было Любомире боязно, но ведьмовское любопытство все-таки пересилило.

– Вообще не интересно, – Марун глядел на чудовищные украшения и все больше хмурился.

А Любомира выпустила руку охотника и принялась разглядывать глаза, а те глядели на нее в ответ. Особенно интересными казались ей раскрашенные, ведь ежели живые глазки так подвести, это ж как красиво получится. Она шагнула к дереву, наклонилась ближе, изучая, и в этот момент одна из рук схватила ее за косу. Любомира дернулась было прочь, но рука в один момент намотала волосы девушки на запястье, и ведьмочка прижалась щекой к коре дерева. И кора эта оказалась теплой и будто бы пульсировала, словно и впрямь внутри у Живодрева билось сердце.

Марун тут же оказался рядом, схватил меч-кладенец и с одного удара отсек руку, державшую Любомиру.

А из обрубка потекла кровь, Живодрево заволновалось: руки замахали, словно ветви на ветру, глаза страшно вытаращились, послышался вой.