И от Змея тоже запах шел, нездешний, странный. От поселковых мужиков к вечеру потом разит, от Катая – коровами, от кузнеца – горьким дымом, от охотника… и вовсе чем-то странным. А этот запах, свежий, цветочный, он щекотал ей ноздри, свивался в груди сладким колобком, делал тело таким легким, словно облачко. Казалось, еще вздох, и ведьмочка оторвется от земли. Любомира ткнулась носом в плечо Змея, вдохнула глубоко. Хотелось ей, чтобы этот запах заполнил ее всю.

– Ты меня только не ешь, Любомира, – Горыныч усмехнулся, – дождись пирогов. Почти пришли уже, вон она печка виднеется в зарослях.

И вправду среди кудрявых крон и разноцветных стволов показался белоснежный печкин бок. Таких печек Любомира ни разу в жизни не видывала: огромная, с избу размером, ладная, ни щербины на ней ни единой не было, ни копоти – белая, чистая, словно только что побеленная. И запах свежего хлеба стал настолько соблазнителен, что хотелось есть сам воздух, в котором он витал.

Любомира выпустила руку Змея, чем вызвала досаду на его красивом лице, и первей него подбежала к печке. Огляделась, чем бы прихватить горячую заслонку.

– Как бы открыть ее? – ведьмочка вопросительно покосилась на спутников.

– А тебе разрешал кто, открывать что ли? – невесть откуда прозвучавший голос заставил Любомиру вздрогнуть. Она принялась озираться. – Чего головой вертишь? Это я с тобой разговариваю.

– Кто это – я? – Любомира недоверчиво уставилась на печь. Казалось, что голос шел прямо из-за заслонки.

– Правильно глядишь, я – это я. Ты зачем за заслонку хватаешься? Чего тебе там надобно?

– Так… – Любомира потерялась, – пирожки у вас там… наверное. Вот я и подумала, что мне можно взять кусочек. Один, – она сложила ладони перед грудью, просительно глядя на печку.

– Не здешняя ты, – печка ответила строго голосом, подозрительно напоминавшим Ягиню, – нельзя тебе мои пирожки пробовать. Или ты остаться здесь захотела?

– Нет… – Любомира смущенно отступила от печки. – Мне домой надобно, братец меня ждет…

– Чего мнешься, ведьма? Ты же пирожков хотела, – в этот момент Горыня оказался рядом и запросто схватился голой рукой за заслонку. Сунул голову в печь.

– Ты куда лезешь, окаянный? – печка принялась кудахтать на него, точно баба, которой парень под юбку влез из шалости.

– Не откажи, матушка, – Змей вылез, держа в руках горячий противень, – угости свежим хлебушком.

А на противне стройными рядочками лежали пирожки, пухлые, румяные. И запах от них шел такой, что язык хотелось проглотить.

– Скушай пирожок, Любомира. Мягонький, ароматный… – Горыня поднес противень ближе к Любомире, и девушка протянула руку за пирожком. – И останешься навеки здесь… со мною.

Рука Любомиры дрогнула, она подняла глаза на Змея. Он улыбался, красивый, желанный. Глаза зеленые, у людей таких и не бывает вовсе. Но ведьмочка колебалась. Покосилась на охотника, застывшего в сторонке. Зачем-то спросила:

– Хочешь пирожок, Марун?

Тот медленно покачал головой:

– И тебе не нужно Любомира. Крутит Змей, лукавит. Не тронь пирога, иди ко мне, у меня каравай есть и водица родниковая.

– Зачем тебе хлеб и вода, Любомира? – Горыныч удивленно вскинул красивые брови. – Бери пирог! Хочешь с земляникой, хочешь с ревенем, а то и с печенью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Любомира сглотнула. Пирога хотелось очень. Таких красивых да аппетитных пирогов она ни разу в жизни не видела и не пробовала. Она наморщилась, точно больно ей было:

– Давай, Марун, съедим по пирожочку, ты и я. Вместе можно.

– Зачем нам Марун? Марун нам не нужен, – Горыныч нахмурился.

– Как так не нужен? – Любомира скривилась, как будто в рот ей попала горькая травка. – Тебе, может, и не нужен, а мне нужен.

– Ты будешь есть пирог или нет? – Змей прорычал, и голос его разом потерял всю свою красоту и вкрадчивость.

– Не будет! – в один шаг Марун оказался рядом со Змеем и, ударив снизу, выбил противень из его рук.

Пирожки россыпью разлетелись по сторонам, попадали в кусты, и птички тут же накинулись на нежданное угощение.

– Вы что ж творите, ироды! – печка заголосила, и, верно, если б у нее были руки, всплеснула бы руками. – Добро разбрасываете, работу не жалеете!

– Это ты вон ему скажи, кто не жалеет, – Змей со злостью смотрел на охотника.

– Нет тебе веры, Змей Горыныч. Не нужен нам такой провожатый, – Марун медленно вытащил из ножен меч-кладенец.

Горыныч усмехнулся, глядя на заговоренный клинок:

– Вижу, руки у тебя так и чешутся подраться, берендей. Смотри, Любомира, не я ведь первый начал. Смотри и выбирай, который из нас тебе милее.

В руках у Змея тоже блеснул клинок, и он бросился на противника.

***

– Перестаньте! – Любомира едва пискнула, но тут же отлетела в сторону, отброшенная Маруном.

Никто не собирался ее слушать.

Змеев меч был не из железа, он сиял, объятый пламенем, точно сам весь был сделан из огня.

– Ну, давай, что ли подеремся, берендей, – Горыныч зловеще усмехнулся, – а суженая твоя пусть посмотрит, на кого она крылатого Змея променять хочет.

Марун не тратил время и силы на разговоры. Шагнул к Змею, ударил, еще раз ударил – широко, с замахом во все плечо, словно дрова рубил. И Змей пятился, только чуть огрызаясь и кривя губы.

– Смотри, Любомира, кого ты в суженые себе выбрала, – Горыныч косил глазами на ведьмочку. – Мало того, что колдун-берендей, так еще и руки распускает почем зря.

– Не слушай его, Любомира, – Котофей прыгнул ей на коленки. – Змей тебе сейчас чего угодно наплетет, лишь бы ты его выбрала, а не охотника.

– А я и сама не знаю, чего хочу, – Любомира сидела на синеватой траве, растерянно глядя на поединщиков. – Может, мне и вправду лучше остаться тут со Змеем? Ежели я тут своя?

– Своя ли? – кот тронул ее лапой по лбу. – Да, и обещала ты охотнику много чего.

– Ты откуда знаешь, чего я ему обещала? – Любомира насупилась, но зарделась, помня свое купальское обещание.

– Кот-баюн все знает, – котейка промурлыкал и спрыгнул с коленок ведьмочки. – А Василёчка что же, бросишь одного?

– Не один он, с Бабой Ягой, – ведьмочка виновато потупилась, закрыла лицо руками.

– Эх, ты, Любомира-травница… – кот протянул с осуждением. – Нравится тебе, поди, когда мужики красивые из-за тебя дерутся да кровь проливают.

– Ничего и не нравится…

А Марун продолжал наступать, и Горынычу пришлось защищаться. И каждый раз, когда меч-кладенец встречался с огненным Змеевым клинком, слышался звон, да искры летели во все стороны. Бились на равных, никто уступать не желал. Ростом поединщики были равны, Марун, однако, казался тяжелее и крепче, вот только мастерством Змей его явно превосходил. И хоть охотник тоже знал, с какого конца за меч держаться, но таких приемов и вывертов, что Змей использовал, явно никогда не видел. И начал уставать.

– Груб ты и не отесан, человек, зря ты на меня клинок свой поднял, – Змей упивался превосходством.

– Мое дело правое, никому Любомиру в обиду не дам, ни водяному, ни Кощею, ни тебе, – охотник процедил сквозь зубы и, собрав остатки сил, ударил.

И столько в ударе этом оказалось удали, что Змеев меч вспыхнул, брызнул искрами и с громким хлопком исчез. А меч-кладенец, уже не имея никаких препятствий на своем пути, со всего маху снес Змею Горынычу голову.

***

Блеснула молния, грянул гром, и обезглавленное тело Змея рассыпалось облачком сияющих искорок. И на мгновение стало очень-очень тихо.

– Ой, что ж ты натворил, оборотник! – первым заголосил Котофей.

– Нужно было позволить ему мою голову с плеч снести? – Марун, запыхавшийся и злой, процедил сквозь зубы и плюнул в то место, где Горыныч стоял.

– А лучше бы и снес дурную твою голову! – котейка не унимался. – У Змея-то нашего три головы, одна страшнее другой…

– Перестань, Котофей Тимофеевич, причитать, и без тебя лихо, – Любомира осекла баюна. – Сделанного не воротить.