— Мы вам поможем, — предложил я. — ложитесь на манипуляционный стол на бок и освободите от одежды то, что болит.

— Я не могу, — стандартный ответ.

— Чего вы не можете? — стараясь изо всех сил удержаться от повышенных тонов спросил я. Скажите пожалуйста вслух хоть один раз, что вас беспокоит?

— Я не могу раздеться при вас, — внезапно разговорилась девушка. Видимо увидела, что в моих глазах танцуют с трудом контролируемые черти — Вы мужчина. Если вы и знахарь постарше выйдете, то я смогу показать.

— А кому тогда показывать? — я схватился руками за голову. — Медсестра вас не вылечит. Так что давайте заканчивать с этой избыточной в данной ситуации стеснительностью и будем разбираться с вашей болячкой.

— Я не могу, — снова проблеяла девушка и по щекам скатились слёзы.

Я стиснул зубы, сжал кулаки, начал выполнять дыхательную гимнастику и пытался определиться, чего же я хочу больше, убить её или пожалеть.

— Тогда хотя бы вы выйдите, — жалобно пропищала она.

Ага, значит возраст имеет значение. Пожилого знахаря она стеснялась меньше. Ладно, пойду подышу свежим коридорным воздухом. Тоже мне, стеснительные видите ли там, где не надо. Мы же не в кафе находимся, а пришла за медицинской помощью. Минут десять или больше я гулял по коридору туда-сюда, стараясь успокоиться и подзарядить ядро, раз уж есть на это время и возможность. В позу лотоса только на свежевымытый пол я садиться не буду.

Так, пол вымыт, пациентов в коридоре нет, значит лечебница уже закрывается. Или остаются только дежурные знахари. А сколько у нас времени? Вот чёрт! Уже шестой час! А мне ещё надо добраться до типографии почти на другой конец города. А ещё хотел снова заскочить в пекарню, а в городе могут быть и пробки, конец рабочего дня у многих. Вот теперь я уже начал конкретно переживать. Мог бы развернуться и уйти, если бы не надо было забирать из шкафа одежду и методические материалы. Решил просто войти уже в кабинет, ни с кем на эту тему не советуясь. Девушка к этому времени успела спрыгнуть с манипуляционного стола и поправить одежду, поэтому возмущённого визга не последовало. Это я вовремя зашёл.

— Что же там в итоге оказалось? — спросил я Рябошапкина, когда девушка вышла за дверь.

— Обыкновенный фурункул на ягодице, — хихикнул знахарь. — Делов-то, обезболил, вскрыл, почистил и наложил повязку.

— С чем повязка? — спросил я.

— Вот с этой мазью, — он протянул мне баночку.

По виду и запаху ничем не отличается от нашей мази Вишневского. А что я ожидал нового увидеть? За месяц чтобы они обновили препараты? А где они возьмут эти нововведения? Видимо фармацевты этого мира решили, что лучшее — враг хорошего, значит незачем изобретать велосипед, а надо продолжать работать испытанными способами и средствами. Хороший жизненный принцип, но, на мой вкус, не здесь. Кроме того, что мазь помогает очистить рану, она усиливает в ране раздражение и воспаление. Вишневский молодец, благодаря его изобретению многих пациентов удалось спасти. Но это уже прошлое, как рецепт Авиценны от болей в суставах, где нужно было живую лису бросить в чан и варить шесть часов.

— Ясно, — кивнул я и вернул ему склянку. — Это в свою тетрадь можете не записывать. А теперь я должен с вами проститься, у меня очень срочное дело.

— А как же это? — спросил Рябошапкин и повертел исписанными листами.

— Давайте отложим на завтра. Иначе я опоздаю на важную встречу или просто не успею сделать всё правильно.

— Ну ладно, — вздохнул Иван Терентьевич, — завтра, так завтра.

Мы обменялись рукопожатиями, я оделся и вышел. В одной руке портфель, в другой — тубус с плакатами. Хорошо, что у него есть лямка через плечо, так удобнее носить.

Перед входом в замаскированную под необитаемый подвал типографию я стоял в пять минут седьмого. Естественно успел прихватить новую корзинку с пирожными, как же без этого. Нет, подкатывать я ни к кому не собираюсь, а вот расположить не помешает, возможно не в последний раз сотрудничаем. Да не возможно, а точно, мне же ещё с методичками обращаться, я ведь только начал. Очень надеюсь, что мы успеем обсудить все нюансы изготовления и оплаты моего непривычного для них заказа.

Дёрнул за ручку двери и только сейчас вспомнил, как открывал её в прошлый раз. Только в тот раз у меня в руках была одна корзинка, а сейчас ещё портфель и тубус. Но Прасковья ведь открыла это легко! Так, должна быть замаскированная под одну из облезлых реек секретная ручка. Я попытался несколько из них отковырять и уже начинал терять терпение, как одна из них поддалась и дверь открылась легко, почти без усилий.

Самое сложное при перемещении по типографии — чтобы тебя не затянуло в бешено работающий механизм. Хорошо хоть дорогу помню, недалеко идти. Корзинка с пирожными впереди, портфель и тубус прижал к себе и осторожно крался вперёд, огрызаясь на рычащие на меня станки. Наконец долгожданная дверь, Прасковья на месте, перебирает материалы для свежей газеты, которую ночью должны запустить в печать и будут уже продавать с утра пораньше. Жёлтая пресса имеет одно бесспорное преимущество — очень быстро выходит в тираж и поступает на прилавки и в руки мальчиков газетчиков, которые уже в шесть утра кричат на всю улицу, размахивая ещё не остывшей после выхода со станка газетой.

— Добрый вечер! — сказал я, чтобы привлечь к себе внимание.

Даже ворвавшийся в кабинет с открыванием двери грохот станков не смог отвлечь девушку от работы, так увлеклась. Моё приветствие она тоже не услышала, что не удивительно. Тогда я снял обёрточную бумагу с корзинки и поставил её прямо поверх груды бумаг на столе.

— Ой, Александр Петрович, здравствуйте! — заулыбалась она, разглядывая находящиеся в корзине кулинарные шедевры. — Ой, спасибо! Сейчас я чай поставлю. Подержите корзинку пожалуйста минуточку, я стол освобожу.

Я поднял столь бесцеремонно поставленный десерт, подождал, пока она уберёт бумаги в ящик стола и вернул обратно.

— Вы принесли свои рукописи? — спросила она, разливая ещё не остывший чай по чашкам.

— Да, вот, пожалуйста, — сказал я и положил перед ней тетрадь. — Ещё вот плакаты в тубусе.

— Доставайте, я пока полистаю, ознакомлюсь.

Сначала мы всё-таки допили чай с пирожными, потом я вытащил свёрнутую в трубочку целую пачку плакатов, отсчитал первые десять, которые я планировал использовать на первом вводном занятии. Несколько из них были помечены сзади, столько экземпляров необходимо.

— Александр Петрович, вот смотрите, здесь кое-где есть ваши рисунки. Мы можем их распечатать как есть и пометить, что это рисунки автора. А можем отдать художнику, чтобы сделал более аккуратный макет каждой иллюстрации. Для этого правда понадобится время, которого, как я понимаю, у вас нет.

— Ну, есть пока немного, — улыбнулся я. — А сколько при этом придётся подождать?

— Когда неделю, когда две, всё зависит от загруженности и сложности работ.

— И с плакатами то же самое будет? — решил я уточнить.

— Да, если не дольше, — виновато улыбнулась она и пожала плечами, словно от неё зависит подобная задержка.

— Тогда давайте лучше вот как сделаем. Печатаем по сотне экземпляров каждую методичку, а потом уже работаем с художником и печатаем более серьёзный тираж.

— Как пожелаете, Александр Петрович, давайте плакаты, — сказала она и требовательно протянула руку.

— Где нет пометки сзади — в одном экземпляре, а там, где есть, то ориентируйтесь по той цифре, что написана сзади. Делаем также по моим заготовкам, потом если что доработаем с художником.

— Хорошо, — кивнула Прасковья и отложила всё, что нужно запустить в печать, в сторону на тумбочку. — Смотрите, как дело будет происходить, ночью мы печатаем свежайшие утренние новости, потом после семи утра появляется время и начинаем выполнять другие заказы, но после обеда уже печатаем вечернюю газету. Примерно в интервале с семи до двенадцати мы должны успеть напечатать несколько заказов, в том числе ваш. Если бы вам надо было по тысяче экземпляров, пришлось бы вписывать в очередь, но ваш заказ должен втиснуться, так что ждите моего звонка. Как только ваши брошюры и плакаты будут у меня на столе, я позвоню.