Она улыбалась и ноздри у нее расширялись и опускались, втягивая аромат дешевого типа индийского чая. Глаза следили за моим балетом «Один мужчина и две горячие кружки чая», а я старался не разлить ни капли, еще убирать заставит.

Лапы высунулись из-под одеяла и потянулись ко мне угрожая схватить, но осторожно взяли кружку и втянулись в одеяло, как два манипулятора. Ноздри вдохнули пары чая и глаза на секунды закрылись, а потом вернулись прицелом в мою тыкву.

— Садись, чего уж там. Не держи зла на старушку.

Я осторожно сел, оказавшись спиной к женщине и по её примеру вдохнул аромат чая. Мда. Запах грязной воды, оттенки черного чая и немытой эмалированной кружки — это не шедевр.

— Как тебе напиток? — проворковала тетушка. Она даже перестала называть меня фашистом, как мило.

— Хороший, — ответил я, — спасибо, — и показательно отхлебнул. Чуть подкрашенная горячая вода, сахар бы не помешал для вкуса. Где этот вонючий чёрт дёлся?

Кстати от тетки не воняло. Она такая большая и от нее должно потом нести, как от мужской бани, но не тут-то было. Наоборот свежий запах чистого тела и шампуня. Интересно, её кто-то моет или она сама может? Здесь без швабры не обойтись.

— Ну пей, раз хороший, не стесняйся.

— Спасибо за гостеприимство, конечно. Но где же ваш сын? Тут же барак, раз два и обчёлся. Вы извините, что спиной к вам сижу, но боюсь чай разлить.

— Ничего-ничего, — пробормотала из-за спины толстуха и вдруг навалилась на меня.

7.

Дело было так. Вот я сижу, чай пью и никого не трогаю, а потом сверху на меня, почти ломая хребет, падает шкаф. Кружка летит между ног из внезапно ослабевшей руки, проливает кипяток на колени, а потом катится на полу, а я, кряхчя как старик, обрушиваюсь вместе со стулом на спину. Белое мягкое нечто выгибает меня как дугу и кладёт мордой в пол, ноги разъезжаются, как у препарированной лягушки и три тонны теплоты падают сверху с грохотом (это переворачивается кровать, понял я), дышать трудно и сардельки прижимают башку к полу. Меня будто распяли на мясном пироге, только по-сатанински наоборот.

Дыхания не хватает, кажется, что сейчас я задохнусь и останусь лежать под мягкой пахнущей мылом и чистотой, но очень злобной тушкой.

Я полной грудью вдыхаю воздух, я стараюсь сохранить его, но туша выдавливает кислород из меня, как из пробитого шарика. Эта боль побеждает боль от обожжённых колен.

«Вы чего?» — бормочу, стараясь выползти, но оно ёрзает сверху, давит тушей и прижимает лапами к полу. Я слышу как открывается дверь и бормочу, что-то под нос. «Памигите», но не выходит внятно.

Слышу шаги, новый свидетель моего позора катится ближе и останавливается рядом. Я не вижу его, но слышу вонючий кислый запах немытых ног.

— Всё? — спрашивают немытые ноги. Я слышу ещё шаги.В комнату входят люди. Не знаю сколько их, сейчас не до этого. Много.

— Сдался, фашист без боя, — отвечают сверху. — Напился чаю, сволочь, немецкая. Ты зачем его ко мне приволок Георгий?

— У него кастет в кармане. И еще какой-то инструмент, типа щипцов. Может и ствол есть.

Руки пошарили по бокам, ткнули по рёбрам, залезли пальцами-сардельками в карманы, вытащили оттуда «мох и болото».

— Нет ствола.

— А железки есть?

Грохот, что-то покатилось по полу рядом с ухом.

— Длинный, забери.

— Хорошо, — говорит кто-то дрожащим голоском и проходит мимо моей башки.

Я слышу дыхание множества людей, я слышу вонь из их подмышек и отвратительный смрад носков и немытых ног. Я слышу как с грохотом тысячи перхотных шариков опускаются на пол, рядом с моим носом. Я не могу закрыть нос, поэтому слышу как воняют их яйца и вжимаюсь лицом в пол изо всех сил

— Что это с ним? — спрашивает баба, восседающая на мне и тыкает мне пальцем в шею — Эй, ты, фашист! Что делаешь, тварь не русская? Георгий! Может он активирует капсулу с ядом у себя в носу? Или маячок какой-нибудь?

— Да не, Пухлая. Не придумывай. Мы же не в кино. Этот урод мне два раза по роже съездил и всё о тебе расспрашивал. Нужно его допросить, как ты любишь.

— Не жалеть фашисткое отродье. Языка будем пытать со всей пролетарской ненавистью, — сказала толстуха и повращала задом. — А ну поднимите меня, партизаны!

Внезапно стало легко и почти уютно, потом меня схватили за шею и посадили. Жирная баба маячила впереди в тумане, как облачко. Потом из облака высунулись белые выделения и сунулись мне в рот, раздвигая челюсть. Дышать стало трудно и я застонал от бессилия и боли, когда руку убрали.

Большая женщина сидела у себя на постели и разглядывала меня с интересом, а десятки рук обыскали, схватили и посадили на стул с высокой спинкой. Я даже не оглядывался, чтобы понять кто там стоит за мной, сейчас меня интересовала эта жирная ведьма. Вот — где опасность. Вот где зло.

— Чего ухмыляешься, Ганс? — прошамкала здоровая, — Не ожидал встретить партизан?

— Так это ты, тот самый Пухлый? Наслышан. Классные крылья.

— Что? Хорошо тебя приложили по башке, фашист?

Пухлая морда ничего не понимала, она ничего не знала о крыльях, но я их видел сейчас прямо перед собой. Из-за белой дебелой спины тянулись вверх чёрные, широкие как паруса, мясистые крылья. Хороший улов. Требухашка будет жрать пока не сдохнет от передозировки.

Я потянулся за инструментом и замер. Отобрали щипчики. Баба следила за моими движениями внимательно и всё поняла.

— Нет твоей любимой гармошки, Ганс? Забрали игрушку, мусор?

— Кастет верни, тогда и поговорим кто из нас фашист.

Она забулькала и затряслась, наверно так смеются мясные туши перед тем, как их разделывают на мясной фабрике. За спиной тоже зашумели, задвигались, засмеялись. Чья-то вонючая лапа похлопала меня по плечу.

— Вернём — вернём. Вместе с тобой подбросим под полицейский участок. Кастет в горло засунем, а пинцет — засунем в другую дырку, там где чёрное солнце не заглядывает.

Я судорожно сглотнул вызвав град бомжацкого смеха из-за спины. Сейчас бы развернуться и запомнить все эти наглые рожи. А еще лучше тварей разорвать на клочки и выбросить в поле, пусть вороны клюют это мерзкое вонючее мясо, которое даже на удобрение не пойдёт.

— Тихо! — рявкнула Пухлая, даже толстую сардельку — руку подняла вверх, как флаг или сигнал. Потом она опять начала сверлить меня взглядом и голосом вкрадчивым выспрашивать — Зачем ты здесь? Кто тебя послал? С какой целью?

— Вы наверное фильмы любите смотреть про войну? А про полицейских как? Заходят?

Мне залепили затрещину так что голова чуть вокруг своей оси не развернулась.

— Давай тон немного поуважительнее, ага. С женщиной говоришь, ага.

— Не бей его так, Короткий. Нацист только разговорился. Допустим люблю я кино разное. Крестный отец очень люблю первую часть. А что?

Я сел поудобнее ненароком осматривая комнату. Ничего тяжелого рядом не было, разве что руку у Пухлой оторвать и отбиваться ею. Неплохая идея, но тяжело выполнимая.

— Знаете, что бывает когда убивают полицейского? Знаешь какой начинается кипиш? Как трясут всех и вся? Знаешь как роют пока не найдут виновных в смерти копа? А если не найдут, то виновными становятся все и абсолютно все местные бандосы отвечают за смерть сотрудника? Никто не будет жить спокойно после такой ошибки. Понимаешь или тебе на немецкий перевести?

Пухлая задумалась. Я смог цепануть бомжару за слабое место. Хороший понт дороже денег. Тварь побоится тронуть меня, пока будет думать, что я при погонах.

— И кто же знает, что ты здесь, фашист? — голос у толстухи немного дрогнул.

— Кому надо тот знает. Радуйся, что это не спец операция. Это разведка боем. И результаты мне не понравились, Пухлая. Избивать человека при исполнении было глупо. Очень глупо.

Она молчала. За спиной тоже молчали. Толстуха тяжело смотрела на меня и думала. Я смотрел в ответ. Сейчас что-то решается или мне кажется? Сейчас нож войдет сзади между ребёр или накинут удавку? Пойдет жирная ва-банк или отпустит? Я бы не отпустил. Менты такого не прощают, даже если произошла ошибка. Нельзя трогать полицейских. И баба это знает. И она знает, что я это знаю.