Витька отмалчивался и пошел проверять Требухашку, я пошел за ним на кухню.

— Ну что там? Сожрал уже дневной запас?

Витька кивнул и полез за за новыми пёрышками, а я продолжал стоять в дверях и накаляться от злости.

— Ты что со мной не разговариваешь что ли?

— Р—р-р-р-р.

— Ладно не рычи, вижу нервничаешь. Ложимся спать, утро вечера мудренее. До завтра подумай и расскажешь.

4.

Утром мой друг объявил, что уезжает. Засиделся, не хочет быть нахлебником и вообще ему уже звонили — звали назад, чтобы подписал очень важные бумаги. Я молча слушал и смотрел в его предательские глазища, а он отворачивал взгляд.

— Так важно? — спросил я.

— Да.

Яйцо с монстром внутри было единственным свидетелем разговора и оно было беспристрастным.

— И когда едешь?

— Сегодня или завтра. Как можно быстрее.

Чмошник — предатель. Грёбаный Павлик Морозов. Я приказал себе успокоиться и не делать глупостей. Глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

— Давай завтра? Сам тебя посажу в поезд, а то ты, как всегда, найдешь неприятности на мягкое место. А сегодня выйдем последний раз вдвоём. Последняя вылазка. Что скажешь?

Конечно он согласился.

Витька остался думать куда пойдем ночью, а при желании мог и осторожно сходить на разведку. А кому-то работать нужно. Требухашки приходят и уходят, а кушать нужно каждый день.

Даже равнодушный к личной жизни своих работников (от слова «раб») Тарас Борисович спросил у Толика всё ли со мной хорошо и не пьяный ли я. Напьешься с вами, как же. Напарник заверил его, что с «пацаном все нормально, работает хорошо, а дальше нас не интересует».

«Мне тоже пофигу, что с вами, если уже на то пошло», — думал я, разгружая тяжеленные ящики с бананами, пока шеф с напарником мило беседовали. Ну а что, зачем помогать? Молодой, сам справится. Тут важнее разговоры.

Взять бы тот ящик, хрустнуть об землю чтобы желтые бумеранги полетели в сторону, а потом взять один банан и засунуть Толяну в мягкое место, чтобы не ездил на молодых.

Когда сталкиваешься с такого рода несправедливостью сам готов стать немного неправым.

Бананы всё не кончались, руки уже дрожали, и по спине изредка пробегали молнии боли, когда директор ушел и Толик прогулочным шагом подплыл ко мне и кряхтя взялся за ящик.

— Тяжело, да, Мишка? Пашем тут, а благодарности ноль. Про денежку я вообще не говорю, — продолжал стонать он, когда у меня зазвонил телефон.

— Эй! Ты куда? — Забеспокоился дед, когда я отцепился от ящика с польскими яблоками и отошел в сторону. Витька звонил. Что-то не так.

Витька очень редко звонит. Разговор по телефону превращается в пытку как для собеседника, так и для него. И я не издеваюсь над инвалидом, просто такова жизнь. Слушать его мычание и так тяжело, а по телефону он нервничает почему-то в десять раз больше и пока выговорит пару слов — уже забываешь о чём шла речь.

Поэтому да, если он звонит, то что-то явно случилось. Или полиция сейчас двери выбивает, или он уже на допросе, или маньяк в дверь ломится. А может просто кран прорвало и вода по лестничной клетке булькает. Но, конечно, я не догадался о настоящей причине.

Вот стенограмма:

Я — Алло!

Витя — п-п-п-п-п-п-п

Я — Привет, привет! Что случилось?

Витя — Миш-ш-ш-ш-ш-ш-ш

Я — Не тяни, я на работе. Что случилось?

Витя — Д-да. Ты-ты-ты-ты-ты

Даже мобильная связь смогла передать его напряжение и мучение. Давно друг таким не был. И он не напуган. Когда его мучили на работе и издевались добрые земляки, заикался парень совсем по-другому. Более громко, злобно, отчетливо. Буквы вылетали как камни из-под колёс автомобиля, а сейчас он заикался неумело и растеряно. Не знаю с чем и сравнить: будто что-то очень важное хотел сказать и не мог сформулировать.

Когда-то я так стоял у школьной доски и не мог рассказать про Бородинское сражение: вроде бы и читал целый вечер и понял всё, а как начать и в каком порядке рассказывать не знаю. А еще училка Марья Ивановна ждала с таким видом будто сейчас скажет: «Ну что, опять не готов?». А этот худощавый, воняющий папиросами парень сегодня подготовился вот только саркастический взгляд училки убивает его, режет по запястью бритвой. Как и насмешливые взгляды отличниц и безразличие взглядов друзей. Если бы я был Витькой, то не смог бы произнести ни слова. Да я и так не смог, сказал «Извините, я не готов» и сел на своё место. Больше попыток выучить историю в моей школьной жизни не наблюдалось. А теперь друг «нервничал» в трубку.

Я — Ты в опасности? Кто-то рядом с тобой?

Витя — Н-н-н-нет.

Я — Тогда расслабься, успокойся и рассказывай.

Толя — Мишка, ты идёшь? Я за двоих работать не буду!

Витя— Ме-ме-мешаю?

Я — Нет. Говори.

Толя — По телефону в рабочее время нельзя говорить, Мишка!

Витя — Те-те-те-те-те-ет.

Я — Успокойся и скажи нормально!

Витя — Вы-вы-ы.

Я — Сейчас брошу трубку, задрал!

Толя — Ты идешь? Мне тоже эти коробки не нужны. Сейчас брошу всё и домой пойду.

Я — Говоришь или трубку бросать?

Витька молчит и я слышу его дыхание. Вдох-выдох, вдох-выдох. Я тоже молчу, чтобы не сбить его настрой. Пусть успокоится, пусть расслабится. Дядя Толя рычит и смотрит угрожающе. Из склада выглядывает директор. Шофер свесился из кабины и тоже заинтересовался. Всем почему-то резко стали интересны мои телефонные дела. Витька собрался, и я уже понимаю, что сейчас он всё скажет чётко и без заиканий. Почти угадал.

— Т-требухашка вы-вылупился.

1.

Отпроситься с работы было делом пары минут. Старик-напарник хотел возмущаться, но вспомнил (не без помощи), как общался с директором, когда кое-кто другой работал. Он ещё хотел булькать, но, обидевшись на протянутый кулак с предложением его понюхать, затих и молча взялся за работу.

Директор развёл руками, но принял то, что «бывают непредвиденные ситуации, а если кого-то что-то не устраивает, то можно поискать грузчиков получше».

Как истинный поэт, он принял свою долю, смирился и удалился, не возмущаясь, а я побежал переодеваться.

Когда покидал территорию магазина, чувствовал как минимум три взгляда, торчащих в спине, словно ножи. Да, бывают в жизни огорчения, согласен.

Ну, Витька, если пошутил… Головой встретишься с унитазом, как в старые добрые времена. Не посмотрю, что друг.

2.

Он не пошутил. Это я понял, когда друг открыл дверь. Понял по выражению его лица. Претенденты на «Оскар» не смогли бы так округлить глаза, пустить слюну по подбородку и растрепать волосы, вздыбив их, как у сумасшедшего учёного. Судя по тому, как дрожал ключ в замке и как долго Витька открывал мне мою же дверь, нервничал он страшно.

— Чего? — пошутил я с ходу. — Таблетки закончились? Ты мне напоминаешь Джокера без грима. Чего ты там лепетал в трубку? Не дай бог обманул, и я зря работу оставил.

— З-заходи, — пролепетал сосед, и я вошёл.

Посторонние звуки услышал сразу. Когда знаешь свою хату наизусть и передвигаешься по ней без света, то что-то новое гремит, как гром, — просто потому, что оно чужое.

Странный звук напоминал мокрое шлёпанье босыми ногами по кафельному полу, только намного тише. Уже собираясь разуваться, я замер и посмотрел на друга. Тот молча кивнул и показал в сторону кухни.

Стараясь не спешить и не нервничать, я всё-таки разулся и, оглядываясь на Витьку через плечо, вошёл на кухню.

Яйца больше не было. Кусок скорлупы, как осколок ракеты, крутился на полу, а на столе, на моём круглом противне, укутанное в моё банное полотенце, лежало «нечто».

— Фу, — сказал я и подошёл ближе.

Витька держался за спиной и подтвердил:

— Ага.

Это не было похоже на того Требухашку, которого мне довелось узнать. Это «чмо» было отвратительным. Белая с чёрными прожилками личинка, длиной полметра. Слизкая и плохо пахнущая, она лежала смирно, только раздавая смрад, как благовония. Белёсая кожа пульсировала, выделения пузырьками то появлялись в складках, то исчезали.