ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ИТАКУ Памяти Осипа Эмильевича Мандельштама …в квартире, где он жил, находились он, Надежда Яковлевна и Анна Андреевна Ахматова, которая приехала его навестить из Ленинграда. И вот они сидели все вместе, пока длился обыск, до утра, и пока шел этот обыск, за стеною, тоже до утра, у соседа их, Кирсанова, ничего не знавшего об обыске, запускали пластинки с модной в ту пору гавайской гитарой… «И только и света, Что в звездной колючей неправде, А жизнь промелькнет Театрального капора пеной, И некому молвить Из табора улицы темной…» Мандельштам Всю ночь за стеной ворковала гитара, Сосед-прощелыга крутил юбилей, А два понятых, словно два санитара, А два понятых, словно два санитара, Зевая, томились у черных дверей. И жирные пальцы, с неспешной заботой, Кромешной своей занимались работой, И две королевы глядели в молчаньи, Как пальцы копались в бумажном мочале, Как жирно листали за книжкою книжку, А сам-то король – все бочком, да вприпрыжку, Чтоб взглядом не выдать – не та ли страница, Чтоб рядом не видеть безглазые лица! А пальцы искали крамолу, крамолу… А там за стеной все гоняли «Рамону»: «Рамона, какой простор вокруг, взгляни, Рамона, и в целом мире мы одни». «…А жизнь промелькнет Театрального капора пеной…» И глядя, как пальцы шуруют в обивке, Вольно ж тебе было, он думал, вольно! Глотай своего якобинства опивки! Глотай своего якобинства опивки! Не уксус еще, но уже не вино! Щелкунчик-скворец, простофиля-Емеля, Зачем ты ввязался в чужое похмелье?! На что ты истратил свои золотые?! И скучно следили за ним понятые… А две королевы бездарно курили И тоже казнили себя и корили – За лень, за небрежный кивок на вокзале, За все, что ему второпях не сказали… А пальцы копались, и рвалась бумага… И пел за стеной тенорок-бедолага: «Рамона, моя любовь, мои мечты, Рамона, везде и всюду только ты…» «…И только и света, Что в звездной, колючей неправде…» По улице черной, за вороном черным, За этой каретой, где окна крестом, Я буду метаться в дозоре почетном, Я буду метаться в дозоре почетном, Пока, обессилев не рухну пластом! Но слово останется, слово осталось! Не к слову, а к сердцу приходит усталость, И хочешь, не хочешь – слезай с карусели, И хочешь, не хочешь – конец одиссеи! Но нас не помчат паруса на Итаку: В наш век на Итаку везут по этапу, Везут Одиссея в телячьем вагоне, Где только и счастья, что нету погони! Где, выпив «ханжи», на потеху вагону, Блатарь-одессит распевает «Рамону»: «Рамона, ты слышишь ветра нежный зов, Рамона, ведь это песнь любви без слов…» «…И некому, некому, Некому молвить Из табора улицы темной…» ЦЫГАНСКИЙ РОМАНС
Повстречала девчонка бога, Бог пил горькую в монопольке, Ну, и много ль от бога прока, В чертовне и чаду попойки? Ах, как пилось к полночи! Как в башке гудело, Как цыгане, сволочи, Пели «Конавэлла»! «Ай да Конавэлла, гран традела», Ай да йорысака палалховела»! А девчонка сидела с богом, К богу фасом, а к прочим боком, Ей домой бы бежать к папане, А она чокается шампанью. Ай елки-мочалочки, Сладко вина пьются В серебряной чарочке На золотом блюдце! Кому чару пить?! Кому здраву быть?! Королевичу Александровичу! С самоваров к чертям полуда, Чад летал над столами сотью, А в четвертом часу под утро, Бог последнюю кинул сотню… Бога, пьяного в дугу, Все теперь цукали, И цыгане – ни гу-гу, Разбрелись цыгане, И друзья, допив до дна, – Скатертью дорога! Лишь девчонка та одна Не бросала бога. А девчонка эта с Охты, И глаза у ней цвета охры, Ждет маманя свою кровинку, А она с богом сидит в обнимку. И надменный половой Шваркал мокрой тряпкой, Бог с поникшей головой Горбил плечи зябко. И просил у цыган хоть слова, Хоть немножечко, хоть чуть слышно, А в ответ ему-жбан рассола: Понимай, мол, что время вышло! Вместо водочки – вода, Вместо пива – пена!… И девчоночка тогда Тоненька запела: «Ай да Конавелла, гран-традела, Ай да йорысака палалховела…» Ах, как пела девчонка богу! И про поле и про дорогу, И про сумерки и про зори, И про милых, ушедших в море, Ах, как пела девчонка богу! Ах, как пела девчонка Блоку! И не знала она, не знала, Что бессмертной в то утро стала. Этот тоненький голос в трактирном чаду Будет вечно звенеть в «Соловьином саду». |
