Находясь в счастливом неведении о заминке при отправке его судьбоносного сообщения, Зорге ликовал. 1 сентября Эта переехала в собственную квартиру. Зорге пришел к ней с цветами, пил виски под ее исполнение Скарлатти и даже прокричал бодрое “доброй ночи” затаившимся на улице полицейским. Через несколько дней он снова заглянул к ней в триумфальном настроении. “Черновик готов, – громогласно рявкнул он, вероятно имея в виду телеграмму, которую Клаузен отправил в результате 14 сентября. – Отт может идти ко всем чертям. Я одержал над ними верх”. Он позвал Эту прокатиться по улицам Токио, и подогреваемая адреналином и алкоголем лихая поездка словно преображалась в его сознании в скорое бегство из этого города.

Одзаки отправился в Маньчжурию за новыми доказательствами. Вернувшись в Токио 19 сентября, он смог предоставить сведения о том, насколько неотвратима нависшая над СССР угроза. От директора отдела статистики в филиале Mantetsu в Хотане Одзаки узнал, что еще в июле Квантунская армия неожиданно получила приказ подготовиться к перевозке 100 000 тонн военных грузов в день в течение 40 дней, для чего с севера Китая должны были быть переброшены 3000 грузовых вагонов^[11]. К моменту визита Одзаки большая часть подвижного состава вернулась обратно. 3000 подготовленных железнодорожных служащих, призванных специально для осуществления захвата Транссибирской магистрали, были распущены, за исключением примерно десяти человек^[12]. Несмотря на подготовленные Квантунской армией вспомогательные планы возможного наступления весной будущего года – в том числе план строительства новой дороги в Хабаровск, – план “Север” был окончательно отложен.

Вопрос о том, в какой мере полученная от Зорге информация повлияла на принятие Сталиным решений, является предметом оживленных дискуссий среди российских историков. Однако из широкого распространения донесений Зорге очевидно, что 4-е управление, высшее руководство Политбюро и РККА наконец начали доверять его информации. К концу сентября войска в большом количестве стали перебрасываться из Дальневосточного военного округа для оказания сопротивления Германии на равнинах европейской части России. К декабрю были переброшены пятнадцать пехотных дивизий, три конные дивизии, 1500 танков и около 1700 самолетов^[13]. Всего на оборону Москвы Сталин передислоцировал свыше половины войск, расквартированных в Сибири^[14]. И хотя в результате этих действий советский Дальний Восток оказывался крайне уязвим в случае возможного нападения Японии в 1942 году, было очевидно – как неоднократно предупреждал Зорге, – что лучшим способом защитить восток России была победа над немцами на западе.

Около 27 сентября, когда характерные для сезона дождей атмосферные помехи препятствовали выходу в эфир, Клаузен получил также интригующее сообщение от Центра, содержавшее ряд вопросов о потенциальных целях бомбометания в Японии: “Каково расположение топливных хранилищ и доков на островах в районе Кобэ? Где расположено командование ВВС Токио? Где должны быть развернуты базы противовоздушной обороны?”^[15] И так далее. Несмотря на осаду Ленинграда и падение обороны Киева, Москва явно перешла от оборонительной к наступательной позиции. “Примерно в это время, – рассказывал Зорге следователям, – они прислали мне особую телеграмму с выражением благодарности”, – хотя в советских архивах нет никаких указаний на подобное сообщение^[16]. Согласно с запросом Центра Зорге направил Мияги разведать точки расположения огневых позиций противовоздушной обороны в парках и садах Токио. Это задание станет последним в послужном списке молодого уроженца Окинавы.

Пока Мияги занимался вычислением точек противовоздушной обороны в столице, Одзаки встретился со своим старым другом, принцем Сайондзи, в одном из домов свиданий Куваны – что было далеко не так непристойно, как представляется, так как эти заведения были чем-то средним между современным отелем для свиданий и укромным рестораном. Сайондзи ожидал гостей, но второпях показал Одзаки пространную рукописную записку о текущем статусе переговоров Японии с США. В документе сообщалось, что Коноэ упускает последний шанс заключить соглашение с Вашингтоном. Флот настаивал на полномасштабном наступлении на Сингапур, Голландскую Ост-Индию и Филиппины, которое должно было начаться не позже начала октября. И хотя Коноэ был готов предложить Рузвельту частичный вывод войск из центрального Китая и южного Индокитая, на самом деле и японская общественность, и военные выступали против подобного компромисса, и шансы на заключение пакта о ненападении сводились почти к нулю. “И хотя Соединенные Штаты, разумеется, хотят достичь соглашения, между ними и Японией пролегает глубокая пропасть в том, что касается условий и заинтересованности в переговорах”, – предупреждал Одзаки^[17].

В то же время по крайней мере один член агентуры Зорге решился на бегство. Бывшей жене Вукелича, Эдит, надоели жалкие условия существования в военной Японии – не говоря уже о ее жизни в постоянном страхе из-за установленной на чердаке секретной радиоантенны. Эдит умоляла Зорге дать ей денег на отъезд к своей младшей сестре в Австралию. Вероятно, резидент испытал некоторое облегчение, проводив ее, несмотря на утрату ценной точки радиопередач. После развода Эдит была источником риска для всей агентуры. Американская разведка утверждала даже, что после ее развода Зорге соблазнил Эдит, чтобы заручиться ее лояльностью и заставить молчать, хотя это заявление не подтверждается, по-видимому, ни одним дошедшим до нас свидетельством. Как бы то ни было, Зорге выделил ей 400 долларов из денег Центра на дорожные расходы – в найденном впоследствии японской полицией черновике сообщения Клаузен от руки исправил сумму на 500 долларов, – и 25 сентября Эдит и ее сын Поль отправились в Перт^[18].

Как и Клаузен, Вукелич испытывал сомнения относительно работы в агентуре. Осенью 1940 года у них с Иосико появился их первых ребенок, мальчик, получивший имя Кийоси Ярослав Ямасаки-Вукелич, которого они коротко называли Ио^[19]. У Вукелича была “хорошая жена и ребенок, которых он любил всей душой, – вспоминал Клаузен. – Поэтому его желание порвать с этой авантюрной и опасной жизнью вполне естественно”^[20]. Вукелич также сделал себе имя как иностранный корреспондент – и явно предпочитал журналистику шпионажу. Зорге писал в своих тюремных воспоминаниях, что поехал в Японию “ради разведдеятельности, а для прикрытия моей подлинной работы выступал в роли журналиста”, которую считал при этом “довольно докучливой… Что же до Вукелича, то для него журналистика стала настоящим ремеслом, а разведдеятельность временным занятием”^[21].

Коммунистический энтузиазм Вукелича угасал так же стремительно, как и интерес к неблагодарному риску разведработы. “Коммунизм в любом случае будет повержен, и нет смысла работать из принципа”, – признавался он Клаузену в середине лета 1941 года, хотя радист не решался, по собственным его словам, сделать аналогичное признание и выразить свою солидарность. Вукелич также все чаще сопротивлялся распоряжениям начальника, обладавшего “очень сильным характером и требовавшего от своих сотрудников абсолютного повиновения”^[22]. Когда Клаузен приносил документы, которые нужно было сфотографировать, Вукелич заявлял, что он слишком занят, но на самом деле “сидел два часа дома и читал интересную книгу”^[23]. Он мог избегать своих коллег в течение целой недели. Властный Зорге – только недавно узнавший, что его лучший агент Одзаки женат, хоть и проработал с ним бок о бок в течение девяти лет, – оставался столь же глух и к признакам недовольства Вукелича.

Эдит Вукелич была единственным членом агентуры, которой удалось вовремя бежать. 28 сентября “полиция мысли” Токко вновь отправила отложенный ордер на арест бывших арендодателей Мияги в Калифорнии, четы Китабаяси. На сей раз следователь Тамадзава не высказал никаких возражений. Пару арестовали в их доме в провинции Вакаяма по подозрению в нарушении закона о национальной безопасности и перевели в полицейский участок Роппонги в Токио – по стечению обстоятельств ближайший к дому Мияги^[24]. Там начался допрос незадачливых Китабаяси об их коммунистическом прошлом и их нынешних связях.