К концу июня 1941 года, однако, время осмотрительности уже прошло. Позиция группы Коноэ “в отношении России стала более гибкой”, докладывал Одзаки, поэтому “имелись основания для осуществления моего политического маневра”^[4]. Более того, настойчивые просьбы Зорге, чтобы Одзаки неукоснительно сохранял нейтралитет по отношению к России, возымели свое действие. Премьер-министр “очень высоко ценил” Одзаки за беспристрастность и даже обращался к нему за советом. “ [Для Одзаки] Это был шанс высказать свое мнение о важнейшем злободневном вопросе, следует ли Японии принять участие в войне против России”, – рассказывал Зорге следователям. В Москву он докладывал, “что у нас есть возможность осуществить полезную политическую деятельность, и спрашивал, следует ли ею воспользоваться”^[5].

Центр, наводненный потоком катастрофических сообщений об отступлении и столкнувшийся с необходимостью находить выход из множества чрезвычайных ситуаций, ответил, что токийской агентуре “нет необходимости это делать”, писал впоследствии Зорге, добавив, что, “даже не истолковывая ответ Москвы как необязательно категорический, ничто не мешает действовать в рамках моей компетенции”^[6]. Одзаки это воспринял как разрешение. Он немедленно стал активно выступать на утренних встречах “Общества завтраков” против любых военных предприятий Японии в Советском Союзе. СССР никогда не нападет на Японию, рассказывал Одзаки ближайшему кругу советников Коноэ 25 июня. В Сибири нет тех природных ресурсов, которые требуются военной экономике Японии, – каучука, нефти и олова. Война в зимнее время в Сибири против врага, имеющего опыт в

оборонительных действиях, будет кровопролитной и трудной. Как вспоминал в интервью 1965 года другой член “Общества завтраков” Сигэхару Мацумото, главный редактор информационного агентства “Домэй”, Одзаки активно ссылался на внезапную оперативность Советов в Халкин-Голе двумя годами ранее. Война против СССР будет также бессмысленна, утверждал Одзаки, так как природные экономические ресурсы Японии расположены на юге, а не на севере, что известно ему как одному из первых идеологов Великой восточноазиатской сферы сопроцветания. Более того, заключал он, конфликт между Японией и СССР сыграет лишь на руку Соединенным Штатам и Великобритании, которые, весьма вероятно, нападут на Японию, “после того как она исчерпает свои резервы нефти и железа. Между тем, если Германия победит СССР, Сибирь, пожалуй, «упадет в карман» Японии, даже если она и пальцем не пошевелит”^[7]. Одзаки, пацифист и иностранный разведчик-коммунист, увлеченно апеллировал к имперскому предназначению Японии ради защиты СССР^[8].

В “Обществе завтраков” шли оживленные дискуссии – не в последнюю очередь касавшиеся интерпретаций, куда может привести Японию эта имперская судьба. Руководитель “Домэй” Мацумото, например, рассматривал операцию “Барбаросса” как ниспосланную свыше возможность захватить кусок России, пока Германия берет на себя значительную часть боев на Западном фронте. Таким образом, Япония могла избавиться от своего исторического северного врага, а также утвердить свою позицию как высшей расы, навсегда изгнав европейцев с северо-востока Азии.

Одзаки потом признавался, что его распаляло возмущение, вызванное несогласием людей, как он считал, заведомо уступавших ему: “Мною двигало главным образом чувство отвращения из-за того, что эти люди мне категорически возражают”^[9]. К счастью для Сталина, позиция Одзаки оказалась более убедительной. Советники кабинета министров, вспоминал Мацумото, пришли к выводу, что “нанести поражение России будет очень трудно” и “только русские способны выжить в Сибири… Для японцев там слишком холодно”^[10].

Правда, убедить “Общество завтраков” было не то же самое, что убедить самого Коноэ. И даже Коноэ не был высшим авторитетом в военных вопросах, что регулярно подтверждалось за последние десять лет, когда Квантунская армия и министерство армии неоднократно отклоняли решения гражданского правительства. Тем не менее голос Одзаки сыграл важную роль, подогревая сомнения премьер-министра в необходимости вторжения в СССР. Это было тем более важно, что, как Одзаки сообщил Зорге еще в мае: “Если Коноэ придется выбирать между войной с Великобританией и Соединенными Штатами и войной с Россией, он скорее предпочтет Россию, потому что она ему не нравится”^[11].

Девятнадцатого и двадцать третьего июня верховное командование японской армии и флота провело два решающих совершенно секретных совещания, чтобы выработать политику в отношении СССР. За несколько дней Мияги и Одзаки совместными усилиями собрали суть их решений, главным образом из бесед со словоохотливым выпускником Оксфорда принцем Сайондзи и редактором политического и экономического отделов газеты “Асахи Симбун”.

Фактически, как Одзаки рассказал Зорге в ходе одного из все более частых визитов в дом своего начальника, Япония занимала на тот момент позицию юкусисуги — она ждала, пока хурма не созреет и сама не упадет ей в руки. Иными словами, армия и ВМФ заняли выжидательную позицию, соблюдая как трехстороннее соглашение, так и пакт о нейтралитете, пока Гитлер не одержит убедительную победу над Советами. Тогда Япония вмешается, не давая нацистам возможности заявить свои права на Сибирь. Эта выжидательная позиция получила пышное название “объединенной стратегии интеграции севера и юга… в соответствии с будущими изменениями в международной обстановке”, докладывал Зорге в Москву^[12]. В то же время военное руководство Японии приняло решение и далее придерживаться плана экспансии в Юго-Восточную Азию, попутно готовясь к возможному нападению на Россию, если, как с уверенностью утверждал Отт, советские вооруженные силы будут повержены за три месяца.

Пока Одзаки утомлял своими разговорами представителей гражданской власти и выдавал их тайны, Мияги занимался сбором мельчайших крошек развединформации и превращением их во впечатляюще полный коллаж военной стратегии Японии. 26 июня Мияги, преодолев постоянные контрольные пункты полиции и временных наблюдателей за домом Зорге, принес ему новые карты северных островов Японии Хоккайдо и Карафуто (Сахалин), где благодаря помощи Угенты Тагути – агента Мияги в Хоккайдо – были отмечены базы ВВС и военные объекты. Два дня спустя Зорге написал в Центр пространное донесение и передал его Клаузену. Радист с уже характерной смесью трусости и отвращения передал в Центр сокращенную версию сообщения лишь 3 июля. Ключевые сведения оказались непоправимо искажены, потому что в процессе передачи сообщения на пороге Клаузена появился агент Кэмпэйтай, и радисту пришлось отключить электричество, запереть дверь в спальню на третьем этаже, где находилось его радиооборудование, и учтиво поговорить с полицейским, пока тот не ушел^[13].

Результатом прервавшейся трансляции Клаузена стало сумбурное сообщение. Он передал прогноз Шолля (основанный, как мы – в отличие от Центра – знаем, больше на принятии желаемого за действительное, чем на фактах), что нападения Японии на СССР можно ожидать “не позднее как через пять недель”. А в следующем абзаце содержалась совершенно обратная информация от Одзаки, докладывавшего, что “японское правительство будет придерживаться пакта о нейтралитете с СССР. Решено послать три дивизии в Сайгон и Индо-Китай. Даже Мацуока голосовал за это, который перед этим был за ориентацию на СССР”^[14]. Однако даже в этой парадоксальной и невразумительной форме в Москве телеграмму восприняли серьезно. Подтверждение, что японцы еще не приняли никакого окончательного решения по плану “Север”, отчасти обнадеживало. Голиков приказал разослать ее всему верховному командованию Генштаба.

Впереди были новые важные разведданные. 2 июля в обстановке глубочайшей секретности император Хирохито сам созвал кабинет министров на годзэнкайги — “Совет с участием императора” – для обсуждения стратегических вопросов. Облаченный в военно-морскую форму, император восседал на помосте, по бокам от которого дымились две курильницы с фимиамом, а его министры и военачальники сидели на коленях у низких столов, накрытых парчой^[15]. Это была редкая, судьбоносная встреча, имевшая огромное значение для Зорге и его кураторов. В течение нескольких дней после этого совещания Одзаки снова стал выведывать информацию у Сайондзи, узнавшего тайны годзэнкайш от командора Фуидзи из отдела по иностранным делам министерства флота и жаждавшего поделиться ими со своим доверенным другом^[16]. “У меня не было секретов от Одзаки”, – вспоминал потом Сайондзи^[17]. К 4 июля Одзаки удалось передать Зорге точный рассказ о тайном совещании Хирохито. Император одобрил план наступления вооруженных сил в южном направлении. При этом Сибирь и советский Дальний Восток тоже были включены в планы японской Сферы сопроцветания, а это явно свидетельствовало, что Хирохито ожидал скорого падения в руки созревшей хурмы. Япония, безусловно, хотела отхватить свой кусок Советского Союза – просто не рассматривала необходимость за него сражаться.