К Рождеству 1933 года Рихард Зорге вполне освоился в образе уважаемого члена немногочисленного немецкого сообщества в Токио. В начале декабря газета Tdglische Rundschau опубликовала его первое эссе о японской политике, которое, по словам Зорге, “получило высокую оценку в Германии”^[2]. Что еще более важно, благодаря ему он завоевал уважение сотрудников посольства. По оценке Зорге, “наиболее осведомленным человеком в политической сфере” был торговый атташе Иозеф Кнолл. После знакомства со статьей Зорге “доверие Кнолла значительно возросло”^[3].

К моменту прибытия нового посла Германии Герберта фон Дирксена в середине декабря Зорге уже упрочил свою репутацию Japan-kenner — эксперта по Японии^[4]. Дирксен, прусский аристократ старой закалки, только что завершил пятилетнюю службу в посольстве Германии в Москве – одной из важнейших дипломатических миссий рейха. Его назначение в Японию, в посольство, значительно уступающее по значимости, было в некотором роде загадкой – даже для самого Дирксена. Одно предположение высказывал военный министр Германии генерал Вернер фон Бломберг: Гитлер намеревался “укрепить отношения с Японией”. В 1933 году и Германия, и Япония вышли из Лиги Наций. В обоих государствах происходил тяжелый переход к полномасштабному авторитаризму. У Дирксена – и у Зорге – напрашивался очевидный вывод.

Понимая “необходимость создания механизма сдерживания российской власти после ухудшения отношений между Германией и Советским Союзом”, Гитлер намеревался построить союз с Японией, чтобы Россия оказалась в кольце, писал Дирксен в своих мемуарах: “Я никогда не верил в возможность русско-японской войны, развязанной по инициативе Японии”^[5]. Иными словами, японцев, когда придет время, должны были подтолкнуть к войне с СССР. И эта задача ложилась на плечи посла Германии в Токио. Приступая к своим обязанностям, Дирксен унаследовал штат, состоявший всего из одного советника, четырех секретарей, двух военных атташе и двух стенографистов. С Зорге у него с самого начала установились приветливые, уважительные отношения, которые, однако, так и не переросли в дружбу. В картине мира Дирксена журналисты уступали дипломатам по рангу. Тем не менее нескромное утверждение Зорге, что посол и его сотрудники вскоре стали “относиться к нему с почтением”, вероятно, недалеко от истины^[6]. От роли Зорге в посольстве зависело одно из самых успешных внедрений во властные структуры врага за всю истории шпионажа. “То, что мне удалось подобраться к посольству Германии в Японии, завоевав доверие его сотрудников, стало основой моей разведдеятельности в этой стране, – признается потом Зорге. – Заниматься ею я мог, лишь опираясь на эту основу. В Москве чрезвычайно высоко оценили то, что я проник в центр посольства и использовал его в своей разведдеятельности, подобных прецедентов еще не бывало”^[7].

Благодаря харизме и уму Зорге удалось быстро расположить к себе руководство посольства. Но немецкая колония Токио была еще и маленькой деревней. Появление любого нового немца становилось здесь событием. А приезд обольстителя Зорге стал просто сенсацией. “Женщины были им очарованы, а мужчины если и завидовали ему, то всячески старались это скрывать, – вспоминала Фрида Вайсс, жена немецкого дипломата. – На любом светском мероприятии он привлекал к себе толпу обожателей, мужчин и женщин. Он был центром и душой любой компании… он был светским львом”. Вайсс вспоминала, как на вечеринке Зорге вращал ее в пламенном танго^[8]. Японская светская львица Араки Мицутаро, частая гостья посольства, вспоминала, что “его сначала красивое, а потом, после внимательного изучения, уродливое лицо всегда вызывало интерес”^[9]. Французскому журналисту Полю Муссе, познакомившемуся с Зорге в начале 1934 года, запомнилось в нем “странное сочетание шарма и брутальности”^[10]. На старого корреспондента агентства “Рейтер” в Японии, капитана Малькольма Кеннеди, Зорге произвел впечатление “спокойного, простого, скромного, интеллигентного” человека^[11]. Как полагал сам Зорге, сотрудники посольства считали его “эксцентричным и высококлассным журналистом”, который, “держался в стороне от политических партий и фракций, не будучи приверженцем ни нацизма, ни коммунизма”. В качестве стороннего человека в посольстве гениальный Зорге не представлял опасности. “Думаю, сотрудникам посольства я по-человечески импонировал… потому что не был амбициозен. Я не стремился получить должность; не стремился к выгоде”^[12]. По крайней мере, к выгоде в понимании дипломатов, чьим доверием и расположением Зорге так старательно пользовался, отстаивая интересы СССР.

Вскоре после того, как немецкое сообщество отпраздновало в своем скромном клубе канун Рождества, на должность военно-морского атташе прибыл капитан Пауль Веннекер. Зорге сразу распознал в нем родственную душу. Веннекер был “очень общителен, обаятелен и дружелюбен”, – вспоминала Араки Мицутаро^[13]. Дирксен описывал нового специалиста по военно-морскому делу как “откровенного и прямого моряка, веселого и надежного товарища”^[14]. Зорге и “Паульхен” Веннекер вскоре стали “добрыми приятелями”. В стремительно менявшейся иерархии эмигрантской жизни Зорге был уже человеком бывалым и мог взять молодого офицера под свое крыло. Веннекер “был человеком благородным с воинским характером, – писал Зорге. – Однако политика была вне его разумения, и потому я мог быть ему кое в чем полезным… Веннекер, подобно мне, был холостяком, и мы вместе путешествовали”^[15]. Новые друзья ездили в древний онсэн, горячий источник, в Атами, в ста километрах к югу от Токио. И вместе кутили в Гиндзе.

Сегодня Гиндза – это запруженный людьми, подсвеченный неоновыми огнями лабиринт дорогих магазинов и ресторанов. За стеклянными небоскребами главных улиц скрывается путаница маленьких улочек со множеством баров, пивных и закусочных. Даже в 1934 году, как рассказывают, в этом районе было свыше двух тысяч баров. Гиндза была точкой пересечения японской культуры с Западом, местом их завораживающего слияния. Электрические трамваи соседствовали здесь на улицах с рикшами. Женщины в кимоно беседовали с дамами в современных платьях длиной чуть ниже колена. Звуки традиционной музыки сямисэн смешивались с джазом и с последним веянием моды в Токио – танго, которое играли в “Сильвер Слиппер” и “Флорида Данс-Холл”. Зорге любил танцевать танго с “танцовщицами напрокат” – дамами в элегантных платьях, за каждый танец с которыми нужно было платить. Он также был завсегдатаем местных борделей, пусть и бывал там скорее с целью развлечь новых знакомых и изучить местное общество, чем ради собственных плотских удовольствий. Его друг, писатель левого толка Фридрих Зибург, замечал, что в борделях Зорге был “одержим судьбой всех тех девушек, которых безжалостно отправляли в большие города… в этом milieu он пользовался невероятной популярностью”^[16].

Здесь были даже немецкие бары и пивные, как раз входившие в моду среди японской буржуазии. Зорге и Веннекер были завсегдатаями бара “Фледермаус” и подвального ресторана “Ломейер”. Управляющим последнего был ветеран немецкой колонии Циндао, именно там находилась пивоварня “Германия”, производившая на тот момент лучшее в Азии пиво сорта “пильзнер”^[17] (известное теперь под брендом Tsingtao, “Циндао”). Но предпочтение они отдавали бару “Золото Рейна”, где заправлял гениальный Гельмут “Папаша” Кейтель. Он тоже был ветераном Циндао, в 1915 году, когда колония была завоевана японцами^[18], попал в плен, потом женился на японке, а через год после большого землетрясения 1923 года открыл в Токио свой бар. “Золото Рейна” он обустроил как gemiitlich — уютный – уголок родины в Японии. Подобрав красивых молодых японок-официанток, он нарядил их в традиционные баварские платья и передники и дал им немецкие имена – Берта, Дора, Ирма.

Дух “Золота Рейна” отчасти сохраняется в великолепной пивной, открывшейся в 1934 году, “Лев Гиндзы”, которая существует до сих пор, удивительным образом оказавшись внутри намного большего современного здания. Просторный интерьер обустроен в причудливом неоацтекском стиле из глазурованного кирпича, возможно, отчасти в духе отеля “Империал” Ллойда Райта с примесью угловатого модернизма Альберта Шпеера. Официанты и официантки до сих пор носят баварские костюмы и с трудом удерживают огромные блюда сосисок и кружки пива. В 1930-е годы пивные вроде “Льва Гиндзы” пользовались популярностью среди клерков из числа японской мелкой буржуазии. Сам Зорге предпочитал более камерные аутентичные питейные заведения. Возможно, большие шумные места вроде “Льва Гиндзы” слишком напоминали ему нацистский Мюнхен, где он бывал годом ранее. Несколько более уютных, укромных пивных до сих пор сохраняется под кирпичными арками станции “Гиндза”. Построенная в 1934 году наземная железная дорога проходит над крошечными барами, наполненными оживленной болтовней подвыпивших японцев и взрывным хохотом иностранцев, утопающих в аппетитном чаду жарящихся на гриле морепродуктов и облаке сигаретного дыма.