По волосам скользнула ладонь. Обратив взор к истинному, я увидела, как он слабо и криво улыбается, точно хочет обмануть, что ему не больно. Бледность постепенно отступала, его руки становились теплее. Лекарь колдовал рядом, ощупывая его то в одном месте, то в другом.

— Ты поправишься? — мольба, произнесенная одними губами, вслед за которой я наткнулась на озадаченный взгляд лекаря.

— Простите, госпожа… — он отступил назад, возвращаясь к пробиркам, — У вас несколько дней.

Спрятав лицо в ладонях, я зарыдала. Больше не было сил сдерживать этот порыв. Чем больше я терпела, тешила себя бесплотными иллюзиями, тем яростнее был мой плач.

— Как же это… Как же…

Александр осторожно поглаживал мое плечо. Он ничего не говорил, не утешал. Не знаю, что было бы лучше. Да и как могло быть лучше? Чем сильнее осознание грядущей трагедии острыми иглами втыкалось в мою голову, тем быстрее билось сердце, до сильной боли.

Через несколько часов он смог подняться. Я поддерживала его, когда мой дракон изъявил желание спуститься в столовый зал.

— Хочу вернуться туда, где все началось, — его слабый голос совсем изменился. Ему было тяжело дышать, мы то и дело останавливались, чтобы он передохнул. Стражники помогли спуститься по ступеням, но мой единственный все еще пытался справиться сам, сопротивляясь собственной слабости. За закрытыми дверями зала он признался, что для нас, драконов, показывать немощь слишком унизительно. Когда я повела его к креслу у очага, Александр замотал головой.

— Нет, хочу поиграть.

— Ты серьезно?

Он внимательно посмотрел на меня, я же с тревогой сжимала его руку, что он закинул на мое плечо. Один уголок его губ был опущен и никак не участвовал в проявлении эмоций и речи, часть его лица парализовало, но Александр этого не чувствовал. Однако я не противилась, сделала, как он желал. Что еще я могла? Лишь попытаться сделать его последние дни счастливее. Я запрещала себе плакать, запрещала причитать, запрещала грустить и старалась улыбаться ему, хоть эти улыбки и были переполнены болью.

— Как ты себя чувствуешь?

— Все хорошо, — он выпрямился, любовно проводя тонкими пальцами по черно-белым клавишам, — Хочу сделать тебе еще один подарок. Правда… Теперь и не знаю, будешь ли ты рада, — он похлопал рядом с собой по длинной с мягкой обивкой скамейке. Глубоко вздохнул, настраиваясь, и извлек первые ноты.

«Подарок… Прости меня, моя любовь. Оказывается, вся наша истинность — прощальный подарок несправедливой участи, уготованной двум несчастным»

С первых мгновений мне показалось, что я знаю эту мелодию. Да… Я была уверена, что знаю. Даже вдруг подумала, что она была моей любимой, ведь я… Даже потянулась руками к инструменту, вдруг следуя желанию сыграть в паре. Как только я увлеклась исполнением, будто бы начала проваливаться. Я все еще сидела, я слышала прекрасную песню, но будто бы издалека. И вот, яркими вспышками перед глазами всплывали очертания празднично украшенного зала, улыбающееся лицо блондина в темноте пустого коридора, и эта мелодия…

— Поздравляю тебя, дорогая!

Я резко обернулась, покрываясь неприятными мурашками с ног до головы. Отец смотрел на меня с улыбкой, но мне все равно было не по себе. Он сильно изменился после, так называемого, общения со Сталваном. До того, печать горя была высечена в каждой новой морщинке на его лице, он все время хмурился и был печален. Теперь же беззаботно порхал по поместью, словно его перестала придавливать неподъемной плитой скорбь по старшей дочери. Матушка была казалась такой же довольной рядом с ним. Надо отдать ей должное, она организовала для нас с Каспаром очень красивый праздник.

— Спасибо, — я, смущенная этим навеянным колдовством вниманием, улыбнулась и поспешила отвернуться. Мне было не по себе — мои родители не были похожи сами на себя, и меня это угнетало. Я надеялась, что забвение подарит им спасительное спокойствие, но теперь они выглядели так, словно лишились души. Быть может, даже было нормально, что они оплакивают Ники, и теперь было слишком странно видеть их счастливыми. Их ничего не огорчало, ничего не беспокоило. Напротив, радовались, словно дети, помогая мне паковать вещи к переезду в новый дом. От чего теперь я чувствовала неловкость?

— Я так рада, доченька! Наконец-то породнились, а то сколько лет тянули… — мама всплеснула руками и потянулась ко мне, — Да и живот скоро было-бы видно! Разве этому я тебя учила, Анжелика? — нет, все же что-то в ней оставалось неизменным.

— Мама! — сжала руки в кулаки, эта тема казалась мне уже слишком щепетильной, интимной, достойной обсуждения только мной и моим любимым, — Прекрати. И, кстати, разве ты не хотела посетить графиню Алдор?

— Пф, и так увидимся, еще и надоесть успеет, — она махнула расслабленной кистью перед моим лицом, не теряя при этом элегантности в жестах. Да, часть ее уснула, та, что делала ее живой, но то, что баронесса наработала годами, манеры, знания, умения — этого у нее не смог бы отнять даже ангел смерти.

Рука отца по-свойски опустилась на ее плечо, матушка же прижалась к нему спиной. Ну вот, и между собой они вели себя странно, демонстрируя, пускай и взрослой, дочери свои нежные чувства. Если отец всегда был пылким, и я легко могла от него ожидать подобного, мама скорее бы стукнула его веером, чем показала окружающим свои ласковые эмоции.

— Все, я готова, — со звоном захлопнула крышку последнего сундука и облегченно вздохнула. Наконец, я покину их, быть может, покинет меня и смущение, что я испытывала теперь. Родители потянулись ко мне с объятьями, я же незаметно закатывала глаза, желая побыстрее отделаться. Словно они мне чужие…

Это больше не они…

***

Я с силой сжала пульсирующие виски, прикрывая глаза. Воспоминания обрушились на меня яростной опасной лавиной. То и дело обрывки моей жизни, всего пережитого, вспышками возникали перед глазами, и, вместе с болью в голове, начинало подвывать израненное сердце.

Как же я пережила столько ударов судьбы, что она так беспощадно мне наносила?

— Боже… — хоть я противилась слезам, клялась себе держаться, сейчас это стало невозможным, сильнее меня, сильнее моей любви к Александру, сильнее всего в этом мире. Пелена застилала глаза.

— Прости меня, Ве… Вероника. Я не так давно узнал. Я хотел…

— Нет, нет! — я тут же взяла руки возлюбленного в свои, поочередно целуя ладони, — Я так благодарна. Ты… Ты моя жизнь, Алек!

Он улыбнулся, немного печально, слушая все новые и новые варианты моего имени. Но я видела, что мыслями он снова возвращается в унылую действительность, где скоро нам придется расстаться.

— Я оставляю тебя без защиты, — Александр легонько коснулся моего лба пересохшими губами, — Осознание этого убивает меня быстрее всякого яда.

— Не говори так! Не говори! Я не верю! — на мгновение я снова закрылась от мира, пряча лицо в ладонях, но тут же воспряла, обращаясь к самому главному человеку своей жизни, — Ты… Ты все для меня. Вернул к жизни, спас, взял в свою сказку, — теперь наши взгляды встретились, — Где же наше «долго и счастливо»?

— Прости… — он хотел встать, но я удержала его за руку, едва не сжимая кость под бледной кожей до хруста, — Я оказался слишком жалостливым к твоим врагам, к нашим врагам. И теперь оставляю тебе им на растерзание… Уповаю лишь на то, что письмо к другу дойдет до его рук раньше, чем… — он шумно сглотнул и отвел взгляд, — И он придет на помощь моей герцогине.

— М?

Сквозь слабость тела мой возлюбленный каждую минуту демонстрировал мне силу духа. Его тело начинало подводить его, но он не сдавался, сопротивлялся, чтобы побыть со мной как можно дольше. Александр улыбался, как мог, посылая мне всю нежность и любовь, на которую был способен.

— Я хочу успеть сделать тебя госпожой этих земель, хочу дать тебе фамильное имя, хочу дать тебе защиту короля. Пусть это немного, но поможет.

— Как ты можешь сейчас даже думать об этом?! — моему возмущению не было предела. Столько дней я слушала про традиции, про необходимость брака. Конечно, я хотела этого, мечтала, жаждала, ждала. Но в этих обстоятельствах… Все это лишь насмешка над нашей грядущей разлукой, над нашим горем.