Естественно, при таком простом распоряжении сделать что-либо значимое было нельзя. К тому же, у меня имелась масса ограничений. Что беспокоило больше всего — значительная часть из них оставалась неизвестной. Я слишком плохо помнил те слова, которые звучали под мелодию — их поток размывался в сознании. И сейчас даже не мог представить, какие ещё дополнительные запреты могла установить корпорация.

Продолжая двигаться за капралом, я поймал себя на мысли, что слишком легко принял ситуацию. Судя по положению солнца, сейчас было утро. А значит, ещё вчера вечером я был относительно свободен в своих действиях и куда слабее ограничен. Теперь же активно размышлял о том, как получить хотя бы каплю свободы, отталкиваясь от формулировок отданного приказа.

Осознание этого факта неприятно резануло по нервам, но гипотеза у меня появилась тотчас. Человеческая психика гиперпластична и способна адаптироваться практически к любой ситуации. Не знаю, что там говорил этот «поросёнок» про синтетика, но мой мозг точно ничем не отличался от его. Впрочем, нет — он и являлся человеческим. Я был в этом уверен. А все происходящие прямо сейчас метаморфозы легко объяснялись желанием выжить, адаптироваться к новой ситуации и вырваться на волю.

Идущий впереди капрал остановился перед хлипкой деревянной дверью. Открыл её толчком ноги. Потом зашёл внутрь и оглянулся на меня.

— Заходи. Посмотри на компанию, в которой тебе предстоит умереть.

На мгновение замолчал, наблюдая, как я приближаюсь к дверному проёму. Всё тем же брезгливым тоном добавил:

— Как только принесут форму, переоденься, экипируйся и будь готов выполнять любые задачи.

Лицо военного выражало отвращение. Будто он говорил с мерзким мутантом, потрошащим разумных существ. Подобное отношение я, если честно, не понимал. Даже если предположить, что я синтетик и отличаюсь от него, никаких причин для столь явного проявления эмоций не было. Тем более, если учесть установленный чип контроля и мой новый статус, предполагающий защиту Полиса № 16. С его точки зрения, я должен был быть полезной штатной единицей, пусть и действующей по принуждению.

Тем не менее, молодой мужчина явно испытывал высокий уровень омерзения. К которому добавлялись недовольство и злость из-за необходимости контактировать с такими, как я.

В следующую секунду я оказался внутри помещения, и все эти мысли моментально поблекли. Потому как, среди людей, сидевших на узких длинных скамейках в правой части комнаты, я увидел знакомые лица. Томас Штайнер и Николас Бреннер. Те самые таинственно пропавшие техники.

Остановившись, я смотрел на них, пытаясь уловить эмоции на лицах. А позади снова послышался голос капрала:

— Позже сюда заглянет ваш командир и всё объяснит. Пока прижми зад к лавке и жди. Покидать помещение без прямого приказа запрещается. Подниматься со скамейки — тоже запрещается. Твоё дело — сидеть и ждать, кусок тупого мяса.

Приказ прозвучал и сопротивляться ему у меня не было возможности. Так что я направился к скамейке, нацелившись на один из свободных участков. А позади хлопнула дверь — видимо, посчитав задание выполненным, военный убрался восвояси.

Изначально, я собирался расположиться на скамейке так, чтобы оказаться поближе к Штайнеру и Бреннеру. Но стоило военному выйти за дверь, как техники сразу же толкнули соседей, и те сдвинулись в сторону, давая мне возможность сесть вплотную к ним. Усевшись, я повернул голову и столкнулся со взглядом Николаса. Мы никогда не общались, но я помнил, что он всегда был жизнерадостным. Не так, как остальные, чьи действия сейчас казались шаблонными. Бреннер искренне радовался мелочам, которые казались ему достойными внимания.

Теперь же на меня смотрели глубоко впавшие глаза, в которых не осталось ничего, кроме усталости и безысходности. Рыжая шевелюра была грязной, а общий вид сильно помятым. Ник кивнул мне, поднял руки и попытался что-то изобразить в воздухе. Что именно он хотел показать, я не понял. Но используемая методика обхода запрета вызывала интерес.

Осознав, что я не могу разобрать его знаки, мужчина сменил тактику. Сначала указал на себя и Штайнера, потом — на меня, а затем — в сторону двери. Пантомима была не самой понятной, но я догадался, что он пытается спросить, почему я оказался здесь только сейчас?

Немного подумав, я указал на свою голову. Затем изобразил часовой циферблат, намекая, что изменения в моём случае происходили постепенно. Судя по выражению лица Николаса, тот уловил смысл. Техник задумчиво нахмурился, а из-за его плеча выглянул Томас, тоже принявшись чертить в воздухе знаки.

Его вопрос я разобрал только с пятой попытки и даже тогда не был до конца уверен в правильности своей догадки. Как мне показалось, он пытался узнать, как и почему меня поймали?

В ответ я попытался изобразить рабочий терминал. Убедившись, что они поняли, перешёл к следующему шагу: нарисовал в воздухе трёхэтажное здание. Следом обозначил фокус на верхнем этаже и условный кабинет. Затем показал принцип работы ключ-карты, понятный всем, и снова вернулся к терминалу. Чтобы техники наверняка поняли, о ком идёт речь, изобразил иерархическую пирамиду, указав на самую её вершину.

Николас непонимающе хлопал глазами, зато до Штайнера, похоже, дошло. Какое-то время он просто удивлённо меня разглядывал. Затем жестами спросил, что именно мне удалось узнать после визита в кабинет начальника департамента.

На это ответить я уже не мог — было сложно изобразить на пальцах всё, что я там увидел. Разницу между двумя частями полиса можно было не объяснять: если их везли тем же маршрутом, они сами всё видели и знали не меньше моего. Тем не менее, у меня имелась действительно ценная информация — два возможных варианта побега из полиса. Сложных, но, в теории, осуществимых. Однако для того, чтобы детально о них рассказать, требовалась возможность общаться голосом. Одной жестикуляцией тут было не обойтись.

Ещё какое-то время мы пытались переговариваться жестами, но в конце концов выдохлись. Слишком уж мало было вещей можно легко и просто объяснить таким образом — разве что самые простые и примитивные. Тогда как наши темы для обсуждения оказались куда сложнее. В итоге «разговор» сошёл на нет, а я переключился на изучение остальных своих новых коллег.

Всего на трёх длинных узких лавках расселось девятнадцать человек. Если считать меня, всего нас здесь находилось ровно два десятка. Все присутствующие был облачёны в комплекты военной формы. Как правило, потрёпанные и не в самом лучшем состоянии, но вполне функциональные. Ещё рядом с каждым стоял автомат «Рысь 17» — модель, устройство которой мне теперь было хорошо знакомо. Более того, я видел запасные магазины и ручные гранаты в их разгрузках. Не говоря уже о том, что на поясах висели армейские ножи.

В целом, ничего странного. Если учесть, что каждый из них, по сути являлся солдатом, подобная экипировка выглядело вполне логично. Тем не менее это казалось немного странным. Особенно, когда я смотрел на знакомых техников, облачённых в форму и выглядящих как настоящие военные. Впрочем, если не считать Томаса Штайнера и Николаса Бреннера, больше знакомых лиц я не увидел.

Это невольно подводило к вопросу: если техники, так же как и я, пострадали в результате инцидента на хлебозаводе, то что произошло с рабочими? Насколько я помнил, в производственном зале было несколько десятков человек. И если вдруг предположить, что все они разом оказались под таким же воздействием, то тоже должны быть здесь.

В памяти всплыла картинка, которую я видел перед тем, как окончательно потерял сознание: тела на металлическом полу и следы крови. Покосившись на Бреннера, сидящего справа от меня, я решил не пытаться задавать ему вопросы. Сейчас было бы слишком сложно объяснить, что именно я хочу узнать. И даже если Николас поймёт, ответить ему будет ещё труднее. Не так просто рассказать при помощи пантомимы, что именно ты чувствовал или видел.