Окна в палате не было, так что о наступившем вечере я узнал только после выхода на улицу. День сменился поздним вечером, а на небе ярко сияли звёзды. Время можно было проверить через интерфейс импланта, но доктор попросил воздержаться от его использования хотя бы ближайшие полчаса.

Мой велосипед оказался на стоянке — зафиксированным и ждущим своего хозяина. Разблокировав его личной ключ-картой, я сел на сиденье и медленно выехал на велосипедную дорожку. Стараясь не спешить, чтобы не спровоцировать новое головокружение и случайно не сбить кого-то из прохожих или других велосипедистов.

Учитывая перманентную нехватку этанола, из-за которой был введён режим строгой экономии, людей на велосипедах в это время хватало. Кто-то только закончил работать, другие возвращались из кафе, третьи ехали по своим делам. Я же неспешно крутил педали, продвигаясь в направлении дома, и не мог отделаться от мыслей о сегодняшнем инциденте.

Версия с электромагнитным импульсом выглядела достоверной. Но меня смущали два момента. Первый: если вся рабочая смена и оба моих коллеги отключились одновременно со мной, почему я не видел никого из них в больнице? И второй: как так вышло, что не сработал предохранитель импланта? В конструкции изначально предусмотрена защита от потенциального сбоя. Учитывая, что коммуникатор связан с нервной системой, последствия его сбоя могли быть серьёзными. Именно для предотвращения подобных ситуаций и существовал компонент, который должен был немедленно разорвать связь импланта с центральной нервной системой при появлении технических проблем. Конечно, импульс мог вывести его из строя, но в таком случае коммуникатор должен был отключиться полностью.

Примерно на половине пути мне пришло в голову, что неплохо было бы услышать ещё чьё-то мнение. Заодно выяснив, что видел или слышал один из моих коллег. Решив не ждать истечения тридцати минут, я активировал коммуникатор и на ходу набрал контакт Тома. К моему удивлению, вызов он не принял. Я выслушал все девять положенных по регламенту гудков, но ответа так и не дождался. Это было странно. Совсем близкими друзьями нас со Штайнером не назвать, но время от времени мы общались. Пару раз я вместе с Люсией, даже заходил к нему в гости. Да и в целом сложно было представить, чтобы кто-то из знакомых жителей Полиса решил проигнорировать звонок. Разве что техник чувствовал себя намного хуже меня и просто лёг спать. Перезванивать я не стал — если тот действительно отдыхал, ситуация могла оказаться неловкой. В конце концов, можно узнать, что именно он видел, завтра на работе.

Продолжая крутить педали, я поймал себя на странном ощущении неправильности. А проехав ещё пару минут, внезапно понял, в чём дело. После того, как увидел угрюмое лицо одного из пешеходов. Сегодня мне встречалось слишком много хмурых лиц.

Естественно, иногда расстроенные люди встречались даже на наших улицах — это нормально. Жизнь в полисе не означала отсутствия проблем. Но обычно такие лица попадались редко. Я не мог припомнить случая, чтобы за поездку по городу мне довелось увидеть больше одного хмурого прохожего. Обычно их вовсе не было. Сегодня же я насчитал не меньше десятка.

Припарковав велосипед около дома, я на секунду остановился перед подъездной дверью. Оглянулся, осматривая улицу. Поморщившись от непонятного беспокойства, разблокировал дверь ключ-картой, после чего поднялся на третий этаж и вошёл в свою квартиру. С облегчением выдохнув, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. Доктор был прав — последствия ощущались до сих пор. Только это выражалось не в дезориентации, а в странных и непонятных ощущениях, с которыми я до сих пор не сталкивался.

Постояв на месте, я решил, что стоит немного перекусить, отдохнуть и лечь спать. Раз моё состояние вызвано происшествием на заводе, значит, завтра утром всё пройдёт. А я смогу вернуться к привычному ритму жизни — вызовам, решению проблем и отчётам. Сделав пару шагов, остановился, собираясь снять ботинки и поставить их на полку. Наклонился вниз, потянувшись к шнуркам, но внезапно замер. Секунду постоял в такой позе, осмысливая увиденное. Потом медленно выпрямился, впившись взглядом в фотографию своих родителей. Ту самую, что всегда стояла на комоде в прихожей и напоминала мне о них каждый раз, когда я возвращался домой.

Только вот, теперь там не было фотографии. Лишь пустая рамка с прозрачным стеклом.

Несколько секунд я неподвижно стоял на месте, смотря на рамку. Отчаянно надеясь что фотография вот-вот появится, попросту возникнув из воздуха. Следом в голову пришла безумная идея: она могла выпасть. Опустившись на колени, я принялся обшаривать пол. Пространства рядом с комодом было немного, и просматривалось оно отлично, так что времени поиски заняли не много. Какие-то десять секунд — и я был на сто процентов уверен, что фотографии на полу нет.

Медленно выпрямившись, я с надеждой посмотрел на рамку. Поняв, что она так и осталась пустой, взял её в руки. И вот тут меня ждало новое, крайне неожиданное открытие. При попытке вскрыть рамку, чтобы прощупать пространство внутри и убедиться, что это не визуальная галлюцинация, я вдруг осознал невозможность подобного теста. По абсолютно объективной причине — это было невозможно физически. Я держал в руках цельный, намертво склеенный предмет.

Покрутив её в руках, аккуратно поставил рамку обратно на комод. Мог ли электромагнитный импульс настолько сильно повредить мою нервную систему, что она теперь начала выкидывать такие фокусы? И если да, то почему этого не заметили в больнице? Если подумать, они ведь даже не провели ни одного теста. Допускаю, что могли взять анализы крови или просканировать тело, пока я находился без сознания. Но проблемы с нервной системой таким способом не определить. Для этого нужен совсем другой подход. Даже я, бесконечно далёкий от медицины, прекрасно это понимал. А уж тем более, должны были знать врачи.

Спустя несколько долгих минут я всё-таки разулся и прошёл в небольшую кухню, где сразу же поставил вариться кофе. Взгляд то и дело обращался к выходу из комнаты, за которым скрывалась прихожая. Дважды я не выдерживал и возвращался туда, каждый раз проверяя рамку. Фотография на своём месте так и не появилась.

В какой-то момент пальцы моих рук начали ощутимо подрагивать. А ноги стали настолько ватными, что я машинально опустился на стул. Своих родителей я никогда не видел. Они были вольнонаёмными служащими «Гелиоса» и погибли во время одной из торговых экспедиций. По крайней мере, именно эту версию мне рассказали, когда я стал достаточно взрослым для подобного разговора. И если весь остальной период детства я помнил смутно, то именно эта беседа с воспитателем детского дома глубоко врезалась в память.

Я и сейчас легко мог представить лицо грустного пожилого мужчины с добрыми глазами, который печально излагал мне историю гибели моих родителей. Фотографию я получил тогда же — он вручил её мне в качестве памяти о людях, которые произвели меня на свет. Хотя, нет. Не совсем. Он отдал мне рамку, внутри которой находилось фото. Ту самую, что сейчас стояла абсолютно пустой на комоде.

Сняв с плиты турку, из которой едва не сбежал кофе, я пытался понять, почему разум зацепился за этот факт. В принципе, не было никакой разницы, в каком именно виде воспитатель передал мне фото. Он мог запросто собственноручно вставить его в рамку и заклеить её, предполагая, что так фотография будет лучше сохранена, да и менять рамку я вряд ли стану. Звучала такая версия вполне логично.

Глядя на чашку с кофе, я вдруг задался вопросом: а почему я в самом деле не подумал о том, чтобы заменить рамку? Это ведь не так дорого. Было бы логично купить что-то более выделяющееся, чем простое деревянное изделие. Хотя она даже деревянной не была. Обычный грубый картон. Так почему я не захотел купить что-то более красивое для единственной фотографии своих родителей?

Спустя пару мгновений, я вдруг осознал, что не знаю, где это сделать. Никогда не видел, чтобы в магазинах нашего полиса продавались рамки для фотографий.