Он действительно появляется только где-то без десяти семь.

Отправив его в душ, разогреваю еду.

— Ого! — в восхищении свистит он, когда появляется на кухне и видит стол, ломящийся от еды. — Ты весь день, что ли, готовила? — усаживаясь, усмехается по-доброму.

— Только половину дня, — улыбаюсь, приземляясь на стул напротив него за столом. — Вторую половину я дрыхла.

— Везёт тебе, — шутит, с жадностью принимаясь поглощать суп.

— Сильно устал? — с сочувствием смотрю на него.

Он только угукает, даже не поднимая головы от тарелки.

Я замолкаю, давая ему возможность в тишине и не отвлекаясь на разговоры со мной поесть нормальной домашней пищи.

Только спустя, наверное, минут двадцать отставляет от себя тарелку с салатом из свежих овощей и наконец-то обращает внимание на меня.

— Пиздец какой голодный был, — извиняющаяся улыбка появляется на его лице, когда он ловит мой весёлый взгляд.

— Я заметила, — хихикаю, правда, сразу же принимаю серьёзный вид. — Денис… нам нужно кое о чем поговорить.

Внутри всё дрожит от страха, но я целый день настраивалась на этот разговор. К концу ужина смелости и желания во всём признаться во мне значительно поубавилось. И пока они окончательно не пропали, нужно всё-таки всё выкладывать.

Он разом мрачнеет лицом. Губы кривятся в усмешке, которая сейчас не выглядит доброй.

— Я хочу тебе кое в чём признаться, — на выдохе. — Помнишь, ты спросил про родных? Ну, про то, почему именно я стала опекуном брата.

Усмешка пропадает с его губ. Мужской взгляд становится недоуменным и растерянным.

— Смутно, — признаётся он.

— Ты спросил, где наши родители, — напоминаю ему. — А я ответила, что их нет.

— Ну да, что-то такое было.

Глубокий вдох и такой же глубокий выдох.

Ощущения точь-в-точь как перед прыжком в воду, который, возможно, потопит меня в своих ледяных объятиях, если Денис обидится и не простит меня.

— На самом деле наша с Женей мать жива, — я тут же начинаю быстро тараторить, пытаясь всё объяснить и ужасно боясь, что мужчина не предоставит такой возможности и сразу попросит меня идти в сторону выхода. — Отец у нас действительно умер уже давно, сразу после рождения брата. Через год мама снова вышла замуж и у нас появился отчим. Я ушла из дома рано, в шестнадцать лет. И не знала, что там у них происходит, — получается ужасно сумбурно и, возможно, не совсем ему понятно, но я уже не могу остановиться. — Отчим всегда выпивал, а постепенно и мама к нему присоединилась. Но всё было более-менее нормально, когда я уходила. Это уже потом я узнала… — перевожу дыхание и обречённо шепчу. — В общем, в одну из попоек началась ссора между матерью и отчимом. Она его убила, зарезав ножом. Сейчас мать в тюрьме. А тебе я сказала, что её нет, потому что для меня она как будто умерла…

Опускаю голову вниз, закрывая глаза.

Ну вот и всё. Я сказала.

Пусть и не полную версию, со всеми жуткими и ужасными подробностями, но я это сделала.

Ладоням больно от того, с какой силой я впилась в них ногтями.

Но не так больно, как жжёт в грудной клетке.

На пальцы, сжатые, уверена, до побелевших костяшек, падают тёплые капли.

Удивлённо открываю глаза и смотрю на влажные следы на своих руках.

Слёзы…

Так странно видеть их сейчас. И знать, по поводу чего они появились.

Я уже давно не плачу по поводу ситуации с матерью. Смирилась ещё в шестнадцать лет, перед своим уходом из дома.

Когда узнала про арест матери, вернулась домой к брату и выяснила всё, что творил с Женькой отчим. Но даже тогда слёз не было. Были только злость и ярость. А ещё — сочувствие к брату и вина. За то, что ничего не сделала за все годы моего отсутствия, чтобы у него появилась уверенность, что хоть кто-то на этом свете был готов бороться за него. За себя — нет. Таких сил, к сожалению, я в себе не чувствовала.

А вот за него…

Да, я бы поборолась.

Скрип отодвигаемого стула заставляет меня начать быстро моргать и напрячься от неизвестности: по какой причине встал сейчас Денис.

Словно в ожидании удара, всё тело сжимается. Наклоняюсь вперёд, ещё ниже, распущенные волосы падают по бокам лица, скрывая его полностью.

Я знаю, что никакого физического удара не последует. Это точно не про Дениса.

Но можно же ударить и словесно, сказав, чтобы я убиралась из его жизни..

Мужские шаги приблизились.

Затаив дыхание, жду.

Вскрикиваю от неожиданности, когда меня вместе со стулом резко разворачивают на сто восемьдесят градусов. После чего я взлетаю куда-то вверх и тут же оказываюсь сидящей на коленях мужчины, занявшего моё место.

— Посмотри на меня, — голос Дениса как никогда мягок.

Переводя дыхание от такого стремительного перемещения моего задеревеневшего тела в пространстве, поднимаю голову и смотрю ему прямо в глаза.

— Это всё, что ты утаила? — спокойно спрашивает он, вытирая костяшками пальцев слёзы на моих щеках.

Ком в горле не даёт мне ответить. Я словно онемела, так как была не готова увидеть тот океан сочувствия и нежности, что сейчас плещется в тёмно-зелёном омуте его глаз.

Лишь киваю, пытаясь не сорваться в истерику, которая, я чувствую, уже на подходе. Раньше мне всегда удавалось её тормознуть.

— Тогда вопрос закрыт, — и, словно ставя точку в этом вопросе, Денис очень нежно, практически невесомо целует меня.

Всхлипываю ему прямо в губы, понимая, что не получится как всегда. Пружина, которая закручивалась внутри уже давным-давно, состоящая из всех моих переживаний, докрутилась до своего максимума. И сейчас стремительно и бесповоротно рванёт в обратную сторону.

Но по привычке стараюсь бороться с этим. Практически задыхаясь, издаю невнятные звуки, чтобы остановить прорыв этой плотины, за которой ой как много всего накопилось за эти годы. Отворачиваю упрямо лицо и делаю попытки встать с его колен.

Меня не отпускают, только сильнее стискивают в крепких объятиях, практически обездвиживая.

— Давай, девочка моя, поплачь, — шепчет Денис мне в макушку, прижимая мою голову к своей груди. — Станет легче.

И всё!

На этих словах я ломаюсь.

Истерика с головой накрывает меня.

Рыдаю взахлёб, тычась лицом в напряженный и каменный торс, словно слепой котёнок в поисках защиты и любви. Руками обнимаю Дениса с такой силой, что руки начинают тут же неметь.

Дальнейшее я плохо помню. Так же как и то, сколько времени прошло, прежде чем в мозгах наступило хоть какое-то прояснение.

Мои всхлипы слышны всё реже и реже.

Появляется чувствительность, и я ощущаю насквозь мокрую, куда уткнулась лицом, футболку Дениса.

Он гладит меня по голове, что-то тихо шепча.

Я отстраняюсь, начиная вытирать опухшее от слёз лицо.

— Полегчало? — следует вопрос, когда я замечаю, что мы сидим уже не на кухне, а на диване в гостиной.

— Угу, — мычу невнятно, чувствуя ужасную слабость во всём теле.

И дикое облегчение. Словно я скинула с себя неимоверно тяжелый груз, который носила на своих плечах несколько лет.

— Расскажешь?

По сдержанному мужскому тону ясно: если скажу «нет», настаивать он не будет.

Возможно, мне и правда стоит ему рассказать всё. Все мерзкие и гадкие подробности, чтобы потом они не стали для него очередным сюрпризом, если всплывут где-то.

И, возможно, мне самой станет легче.

Вот только я не знаю, с чего начать.

— Отчим бил вас? — Денис сам подсказывает, с чего начать свой далеко не весёлый рассказ.

— В основном меня, — медленно начинаю говорить, смотря прямо перед собой в сторону окна. — Женьку не трогал. Знаешь, а мне даже обидно не было. Ну… что только меня пороли, хотя и брат косячил. Обижалась только на мать. Ведь она всегда принимала сторону отчима. До шестнадцати лет терпела, а потом, как окончила девятый класс, поступила в колледж и свалила из дома в общагу.

— А отчим… он?.. — голос Дениса становится хриплым и напряжённым.

В удивлении перевожу на него взгляд.