— Во-первых, это собственность Гриза, — я добавляю указательный палец. — Во-вторых, я наслаждалась тихим утром. — Я опускаю первые два пальца и поднимаю средний палец. — И, в-третьих, — я дергаю за хлопковый край другой рукой, — это футболка. — Я понижаю голос до шепота, добавляя: — Не нижнее белье. Сейчас на мне его нет.

Я не упускаю, как его глаза снова перемещаются к краю моей футболки. Он стискивает зубы так сильно, что его челюсть пульсирует, отчего выглядит еще более суровым с этой щетиной на его щеках и подбородке. Когда он встречает мой взгляд, я вижу, насколько сильно это замечание толкнуло его от раздражения к откровенной ярости.

Я прикусываю нижнюю губу, стараясь не улыбаться. На мне абсолютно точно есть нижнее белье. Может, я и идиотка, что сказала об этом незнакомцу, но я почти не спала. От того, что мне наплевать на все, я чувствую себя более чем хорошо. Почему мне так приятно просто сказать то, что я хочу?

Его собака снова подталкивает носом мою ногу, выводя из состояния оцепенения, в которое я, по-видимому, впала. Я даю ей понюхать мою руку, прежде чем наклониться и почесать за висячими коричневыми ушами.

— Привет. Ты ужасно милая, не так ли?

Ее грязные лапы пачкают мое одеяло, но я уверена, что смогу его постирать. Я шепчу достаточно громко, чтобы он услышал:

— Гораздо дружелюбнее, чем ковбой, который смотрит на нас прямо сейчас, да?

Проводя руками по ее загривку, я читаю имя «Джулеп», вышитое на ее шлейке. Я улыбаюсь и продолжаю гладить ее, пока она наслаждается.

— Джулеп, он все еще наблюдает за нами?

— Я сделаю тебе одолжение и буду с тобой откровенен.

Я поглаживаю Джулеп за ушами и поднимаю на него глаза.

— По твоему очаровательному тону я догадываюсь, что это «одолжение» будет не из тех, от которых я потом буду улыбаться или стонать?

Мне требуется вся моя сила воли, чтобы не хлопнуть себя ладонью по губам и не извиниться за то, что сказала первое, что пришло в голову. Когда я поднимаю взгляд, то вижу, как его суровый облик на мгновение дает трещину, когда он откашливается. Он ухмыляется ровно настолько, чтобы густая поросль над его губой пошевелились.

— Не заинтересован.

Я выпячиваю нижнюю губу.

— Это твоя версия честности?

Он обводит взглядом мое согнувшееся тело и задерживается на моей заднице, которая едва прикрыта из-за того, что я глажу его собаку.

— Меня особенно не интересуют объедки моего брата, сладкая.

Что? И тут до меня доходит, что это один из братьев Эйса.

— Не твоя сладкая, ковбой, — парирую я в ответ, вставая на ноги.

На этот раз его грудь вздымается, а плечи расслабляются, когда он забавляется моей реакцией.

— Здесь нет ковбоев. В Фиаско есть всадники и парни, занимающиеся бурбоном, — говорит он с легким южным акцентом. Его бравады достаточно, чтобы напомнить мне, что я стою здесь без штанов, и ему удается пробудить во мне что-то очень похожее на влечение. Мне действительно нужно отдохнуть, я путаю оскорбления с флиртом.

— Похоже, еще у вас есть мудаки.

Я готова поклясться, что его губы растягиваются еще немного, почти награждая меня улыбкой, но из заднего кармана раздается сигнал будильника его телефона, оставляя его реакцию и мой вопрос без ответа.

Он отключает его и поворачивает свою бейсболку козырьком назад, бросая на меня еще один взгляд, прежде чем сказать:

— Пойдем, Джулеп.

Бейсболка смотрится мило. А повернутая назад — даже сексуально. Но если бы на нем была ковбойская шляпа, я бы сжала бедра.

Лай собаки отвлекает меня от моих похотливых мыслей. Она еще дважды лает на него, как бы говоря: «Я готова».

Я тоже, девочка. Я тоже.

Он натягивает поводья и коротко свистит, разворачивая лошадь. Он проносится мимо меня с такой скоростью, что мои волосы поднимаются от созданного им ветра и бьют меня прямо по лицу. Я не обращаю внимания на то, что так и не узнала его имени. Или на то, что не сказала ему своего. Вместо этого, единственное, что занимает мое внимание, — это ощущение невесомости. Живот сводит, щеки горят, и я теряю дар речи, что случается со мной крайне редко.

У меня вырывается нервный смешок.

— Кто это, черт возьми, был?

Глава 5

Грант

Я хотел ее. Хотел так чертовски сильно, что моя челюсть заболела от того, как я ее сжал. Мое тело было не согласно. Это было близко, но я был не готов. Время еще не пришло.

Иногда мне кажется, что я знаю бурбон лучше, чем самого себя. Он у меня в крови — его культура, детали и нюансы, которые делают партию исключительной, определяют наш бренд. Я никогда не планировал зарабатывать этим, но в моей жизни произошло много такого, чего я никогда не планировал.

У бурбона есть свои правила. И если этим правилам не следовать, то он не может считаться бурбоном. Это химия, дуб, огонь и время. Химию можно освоить. Я знаю, как правильно обжигать или обугливать. Но время — это единственное, что кажется слишком медленным, когда хочешь перестать вспоминать, и слишком быстрым, когда оглядываешься назад. Бурбону нужно время, и неважно, как вы хотите, чтобы время двигалось — быстро или медленно, это ничего не меняет. У бурбона есть правила. Правила помогают нашему бизнесу двигаться вперед. И правила обеспечивают безопасность людей.

— Ты рано встал, — говорит Гриз с крыльца.

Я не говорю ему, что не сплю уже несколько часов. Прокатился, чтобы проверить свой бурбон, встретил одну из женщин Эйса, бродящую там, где не надо, и принял душ. Причем холодный. Все это время я ненавидел себя, зная, что возбудился, вспоминая об этой девушке, стоящей на моей территории в одной лишь футболке и без нижнего белья. Я нарушил целую кучу правил — скрыл что-то от своей семьи и возжелал кого-то, на кого не имел права смотреть таким образом.

Она выглядела слишком чертовски молодо для него.

Когда я подхожу ближе, то замечаю Гриза, прислонившегося к перилам и едва удостоившего меня повторным взглядом.

— Могу сказать то же самое о тебе. Или ты еще не ложился?

Усы моего деда настолько густые, что едва шевелятся, когда он говорит, но мне не нужно видеть его рот, чтобы понять, когда он смеется. Его тягучий южный говор превращается из низкого гула в звонкий смех. Трудно не улыбнуться, когда я его слышу.

Он смотрит на меня искоса.

— Ты же знаешь, что я ложусь спать, когда заходит солнце.

Это гребаная ложь. Но я зашел выпить кофе перед тем, как отправиться на целый день на винокурню, а не для того, чтобы начать с ним словесную перепалку, так что я оставляю его слова без внимания.

Я опускаю руку на его плечо и сжимаю. Это типичная для Фоксов форма приветствия и прощания. Так было всегда, даже когда мы были детьми. Мы никогда не были слишком ласковы друг с другом, но я всегда знал, что они прикроют мою спину так же, как я их.

Он прочищает горло, прежде чем сказать:

— Я хотел бы тебя предупредить, прежде чем ты войдешь туда.

Я замираю, поднимаю бровь, уже зная, о чем или о ком он собирается меня предупредить.

— У него гостья.

Мой дедушка смотрит в свою кружку, как я предполагаю, с кофе, но с ним никогда нельзя быть уверенным.

— Не знаю, можно ли назвать ее гостьей как таковой, но она, возможно, самая красивая девушка, которую я когда-либо видел.

Я ненавижу себя за то, что готов с ним согласиться. Я уже считаю себя придурком, что вообще об этом думаю.

— Это громкое заявление, Гриз, — говорю я с кривой улыбкой. — На своем веку ты повидал немало девушек.

Грисвальд Фокс — один из лучших, если не лучший, мастер-дистиллятор в Кентукки, но его вторая специализация — женщины. Он флиртует со всеми подряд, но женщины его обожают. Он любит посплетничать с ними не меньше, чем заводить романы.

Он не поднимает на меня взгляда. Вместо этого он просто улыбается в свою кружку, словно его связывает какая-то тайна с тем, что он пьет.