— У-у-у… Ну ладно. Значит, пойду в школу, рисовать. Только краска нужна, я говорил.

— Красная и зеленая, для стен? — уточнил я.

— Ярко-зеленая.

— Понял. До обеда сделаю.

Значит, сейчас — завтрак, потом — к Барику и — за краской, к полудню вернусь.

Завтракали мы вместе с Борисом бутербродами с сыром. Потом я отвез брата в школу и поехал к Барику. Визуально я знал, где он живет: если, не доезжая до общежитий, свернуть в сторону кладбища, вдоль дороги будут четыре двухэтажных дома-коробочки на четверых хозяев. Барик жил во втором, на первом этаже, его окна выходили на дорогу, точного адреса я не знал.

Чем ближе к его дому, там волнительнее. Изо всех сил я гнал из головы домыслы и боролся с желанием отсрочить визит и заехать к Сереге после покупки краски.

Вот он, нужный поворот. Начинаются частные дома, как у Гаечки, разделенные на двоих-четверых хозяев, с ветхими сараями и огородиками под окнами. Почти в каждом росла хурма, плоды уже налились и скоро созреют, и поедут к деду в Москву вместо груш или винограда.

Вот об этом надо думать. Хурма здесь ничего не стоит, многие хозяева не собирают ее, она падает и гниет. А в Москве это экзотика, как и инжир. Только транспортировать ее легче. А дозреть она может и на балконе, если положить ее вместе с яблоками в темное место. Научу деда — будет что месяц продавать… Хотя он же тут жил, должен уметь с ней обращаться.

Будет что продавать, ага. Скоро мороз ударит, и плоды превратятся в кашу. Вывод? Нужно запастись хурмой сейчас, пока она дубовая и не испортится. Вот о чем думать надо.

Борясь со страхами, я доехал до домов-коробочек. Возле дома Барика спешился, отметил, что окна все целы, следов перестрелки нет. Огородик, где дозревала капуста и зеленела петрушка, никто не вытоптал. Ну а что я хотел? Борецкий-старший нужен ему живым — допросить и удостовериться, что я не обманул, и Олег Войтенко — действительно предатель.

А дальше что? Тайна, покрытая мраком.

Я вошел в подъезд, тут тоже ничего подозрительного не наблюдалось. Две коричневые дерматиновые двери. Вроде вот эта, справа, вся в наклейках. Палец лег на кнопку звонка. Больше всего я боялся, что никто не выйдет, но донесся шорох, шаги, женский голос прокричал:

— Сережа, наверное, это к тебе.

Выглянул Барик, вскинул брови.

— Ты? Привет. Чего это ты?

Фу-ух, живой! И синяк с его лица почти сошел. Захотелось его расцеловать, но я сдержался, задал дежурный вопрос:

— Как дела?

— Да нормально.

Он не приглашал меня в квартиру и сам не выходил, видимо, знал, что я его недолюбливаю, и не знал, как себя вести. Кивком я пригласил его в подъезд, он оглянулся, крикнул:

— Ма, я сейчас. — И вышел в стоптанных домашних тапках, спросил:

— Чего тебе?

Наверное, для гопоты это нормальное общение. Хотелось плюнуть и уйти, но мне надо было разузнать, как обстановка, иначе я поучил бы его правилам хорошего тона.

— Да, вот, хотел тебя пригласить кое-куда, но, видимо, не буду.

— Ой, да ладно, — сказал он примирительно. — Но учти, в школу вонь нюхать не пойду.

— Да мы с пацанами завтра хотим на пикник, думал тебя позвать.

— Че за пикник? Это че ваще?

Господи, он даже слова такого не знает!

— Да за грибами собрались за город. По лесу полазаем, ведерко соберем маслят или боровиков, может, белые попадутся. Поедим, что с собой возьмем, потусуемся, туда-сюда. И мать спасибо скажет, когда грибы с картошкой пожарит.

Его глаза заблестели.

— Хочу! А кто еще будет? Денчик пойдет? Кабан?

— Если захотят. Пойдем, перетрем, — сказал я на его языке. — Тут котами воняет.

Барик пружинистой походкой, как на шарнирах, пошел за мной. Зачем они так ходят: дергаясь, чуть наклонив голову? Маркер принадлежности к социальной группе? Если гопников группа, то они удивительным образом синхронизируются, как голуби или рыба в стае.

На улице, отойдя от дома ближе к дороге, я спросил:

— Батя что? Не избивает?

Барик сморщил нос.

— Не-е. Это ж мой косяк был.

— Он дома сейчас? — осторожно уточнил я.

Барик мотнул головой, пришлось выпытывать:

— На дежурстве?

— Да хрен знает. Он бизнес какой-то затеял, говорит, на рынке точки хочет открывать, дома его и нет. Вчера ночью пришли какие-то чуваки, и все, с концами. Мож, на работу вызвали, мож, по бизнесу. Мать, вон, на очко исходит, типа изменяет он ей, шляется где-то.

— Русские приходили или нерусские? — спросил я.

Мой вопрос не показался ему подозрительным.

— А хрен знает. Я спал уже.

Получается, Гоги прислал своих людей, те выдернули Борецкого-старшего, и… Судьба его неизвестна. Ну да, ночью грузинский босс выяснил все, что я ему сказал, отблагодарил меня и… И скоро начнется большая охота, будут находить трупы в лесопосадках, или в домах, или вообще не будут находить.

Я передернул плечами при мысли о том, что выложил все, что знал, Олегу Войтенко. Будет ли это иметь последствия? Все зависит от того, как быстро уберут предателя… Или не от этого зависит, и в принципе бояться нечего: я — сын мента, менты знают про «славян», они и без меня предупредили местных авторитетов и даже базу обыскали, причем примерно тогда же, когда я вляпался в Олега. То есть мой очевидный вклад в происходящее ничтожен.

Тем более, судя по всему, узнав, что «засвечены», селюки покинули город. Стоит ли рисковать головой из-за мошки, к тому же ментеныша? Ответ: нет. Но паранойка все равно не давала покоя.

— Так че, когда? — вернул меня на землю Барик.

— Завтра в полдевятого, — сказал я, — под нашей шелковицей. Все, я поскакал. До завтра!

День прошел в беготне: купить краску и отвезти Борису. Запечатать конверт намертво, метнуться к бабушке, оставить его там — уверен, что она не станет его вскрывать, а вот у мамы наглости хватит, я заметил, что два моих ящика в письменном столе она перетрясла — видимо, искала улики моей преступной деятельности. Хорошо, что тетрадь, куда я вписывал доход и траты, у меня в рюкзаке, который я не выпускаю из рук. Он уже не черный, а светло-серый, выгорел на солнце. Чувствую, он в очереди на обыск.

Что удивительно, бабушка не стала меня отчитывать, усадила за стол, попросила быть осторожнее и закормила до полусмерти, а потом я поскакал домой, думая о том, что происходит на невидимом мне бандитском фронте — вместо того, чтобы наконец расслабиться. Как же здорово было бы просто выключить определенные мысли!

Рынок я постарался проехать побыстрее, словно Олег мог как-то узнать о моем разговоре с Чиковани. Остановившись у светофора, я глянул на столб, залепленный объявлениями, и мысленно дал себе подзатыльник. Совсем из ума выжил! Забыл, что пообещал Каналье написать и расклеить объявления.

По-любому, надо ехать к нему, потому что текст он мне не набросал — женщина отвлекла, а меня — мысли о Гоги. Ну, хорошо хоть не один я осел.

Так я и сделал: развернулся и направился за город к Каналье.

Он стоял в яме, ковырялся в «москвиче».

— Привет. — Я сел на корточки, чтобы видеть его. — Ты текст мне не написал, и зарплату будущих рабочих мы не обсудили.

Руки у Канальи были в масле, лицо тоже — с черными, как у трубочиста, разводами.

— Тысяча, — сказал он, не глядя на меня.

Еще один скупердяй! Деду устал доказывать, что надо стимулировать сотрудников материально.

— Ты бы пошел за тысячу? — спросил я. — Буду платить им тысячу.

Каналья развернулся ко мне и продолжил:

— Это наши деньги. Мне не хочется их терять.

— Мы ж поровну делим прибыль? — напомнил я. — Вот и расходы разделим поровну, много ты не потеряешь. Просто представь, кто к тебе придет за тысячу. Или алкаш, или кто-то безрукий, или отчаявшийся. Отчаявшийся перетопчется и уйдет на вольные хлеба, потому что смысл раком стоять за тысячу? А время ты на него потратишь, секреты все раскроешь. Ну так ведь?

Признавать мою правоту Каналья не спешил, ответил вопросом на вопрос: