Я стискиваю руку Кэндис, напоминая ей, что я рядом, ведь сейчас она заново переживает те страшные, умопомрачительные мгновения, когда осознала, что дитя, которое она с таким трудом произвела на свет, уже отчалило в мир иной. В ее надтреснутом голосе я слышу боль, которая не притупляется со временем, а просто уходит в тень, — беспощадный призрак, всегда маячащий у тебя за плечом. Стоит чуть повернуть голову, и ты упираешься в него взглядом. Эта боль тяжела, холодна и бесцветна, как мрамор.

— Сочувствую вашим утратам. Искренне сочувствую, — говорю я.

— Я рухнула в пропасть, — монотонно продолжает Кэндис, очнувшись от душераздирающих воспоминаний. Такое впечатление, будто она отстраняется от того, о чем рассказывает, будто говорит не о себе. — Мне все стало безразлично. Безразлично, что мы наконец-то стали ежемесячно получать деньги из доверительного фонда, оставленного бабушкой, и смогли переехать в более приличный дом. Мне даже было все равно, что я опять забеременела и родила, да поможет мне Бог, и на этот раз ребенок выжил. Чудесная девочка. А мне было все равно. Мартин часто не ночевал дома, от него пахло чужими духами, а мне до этого не было никакого дела. — Она смотрит на Кэт, спящую неподалеку от нас. Девочка похожа на ангелочка. — Я была ужасной матерью для моего маленького Котенка.

— Вовсе нет. — Я поглаживаю ее по руке.

— Да, ужасной. Она хотела лишь одного — чтобы я ее любила. А мне казалось, что я выхолощена, ничего не способна ей дать, и она ничего не получала.

— Она знает, что вы ее любите. Всегда знала. Я в этом уверена.

— Не может быть. Я же бросила их. Бросила их обоих. Перед самым днем рождения Кэт. Ей исполнялось четыре года. Я… я просто… хотела исчезнуть. Пошла на пляж у Венис-Мидуэй, собиралась войти в океан и просто идти и идти, пока вода не сомкнется надо мной…

Ее голос постепенно затихает. Я почти верю, что она позволила морю унести ее. Но вот она, рядом со мной.

— А потом? — мягко допытываюсь я.

Кэндис моргает, долго и медленно, словно ее вытащили из пенящегося прибоя.

— На берегу были люди, они курили опиум и меня пригласили… в свою компанию. Предложили выкурить с ними трубку. И разделить все остальные радости. Я согласилась. Отдавалась всем, кто меня желал. Спала со всеми, кто хотел со мной переспать. Мне казалось, это более легкий способ раствориться, нежели войти в океан и утонуть. И у меня получалось. Я таяла, с каждым днем все больше и больше. Уже почти исчезла.

— Но что-то произошло? — спрашиваю я. Ведь что-то же ей помешало.

Она долго подбирает слова и наконец отвечает:

— От одного из своих приятелей по клубу отец услышал, что меня видели в компании каких-то подонков, как он выразился. Отец нашел меня, привел домой. Домой к Мартину. А Мартин даже не искал меня.

Кэндис тяжело вздыхает. Я вижу, сколь изнурителен для нее этот разговор.

— Эту болезнь, что теперь убивает меня, я подцепила в одном из переулков близ Венис-Мидуэй. — Она невесело смеется. — Так что, как видите, я все-таки исчезаю. Добилась того, чего, как мне казалось, я хотела.

И я опять стискиваю ее руку. Это все, что я могу. Сделанного не исправишь. Не в моей власти вернуть ей мужа, умерших детей, здоровье, впустую растраченные годы, которые она могла бы посвятить Кэт.

— Для мамы это был… сильнейший удар. Она не выдержала. — Из горла Кэндис рвется всхлип. — Ей было невыносимо видеть меня такой, какой я стала. Меньше чем через полгода она умерла. Я разбила ей сердце.

— Зря вы себя вините.

— Нет, не зря. Это я виновата в ее смерти.

Кэндис на время умолкает. Страдальчески закрывает глаза, прячась от своего горя, от чувства вины.

— Теперь, конечно, все стало понятно, — через пару минут, не разжимая век, произносит она безжизненным голосом.

— Что именно?

Кэндис распахивает глаза и смотрит на спящую Кэт.

— Мартин хотел, чтобы я покончила с собой. И ему было на руку, что я слегла с чахоткой. Если уж не самоубийство, так пусть хоть так. Поэтому он был против того, чтобы я отправилась в лечебницу. Ему было нужно, чтобы я поскорее умерла. Ведь Кэт оставалась с ним. Ей отойдет моя собственность в доверительном управлении.

Я знаю, что она права, но вопросы все равно остаются. Непонятно, почему Мартин уехал из Лос-Анджелеса. Зачем разместил объявление.

— Как вы думаете, почему он сбежал с ней в Сан-Франциско?

Кэндис задумывается.

— Наверное, потому, что отец грозился его разоблачить. Он узнал, что до знакомства со мной Мартин заигрывал с другими богатыми молодыми женщинами из клуба верховой езды, в надежде завоевать их любовь. Я не хотела ему верить. Отец сказал мне это, когда тайком увозил меня в лечебницу. Мартин хотел, чтобы я умерла от чахотки, заявил он. Отец собирался уведомить об этом полицию и попросить, чтобы они покопались в его прошлом.

— Значит, Мартин приехал в Сан-Франциско и разместил объявление… — Не до конца озвучив свою мысль, я в задумчивости умолкаю. Все равно непонятно, зачем ему понадобилась я. Ведь я ни по каким критериям не вписываюсь в его комбинации. — Зачем он на мне-то женился? — вслух вопрошаю я. На что ему нищенка?

— У вас нет денег? — уточняет Кэндис с выражением озадаченности на усталом лице.

— У меня вообще ничего нет. — И как только я это произношу, меня осеняет. — Ну конечно! Он женился на мне именно потому, что я бедна. Если бы полиция задержала Мартина в Сан-Франциско, ему вменили бы в вину только многоженство. Брак со мной, с нищенкой, снял бы с него всякие подозрения в том, что он соблазняет женщин ради денег, а потом, после заключения с ними брачного союза, устраивает их гибель. Именно поэтому он и женился на мне, Кэндис. Хотел доказать всем, что он не из тех мужчин, которые обманом завлекают в брак богатых женщин. И я — живое тому доказательство.

И Кэт с собой Мартин увез не просто так, размышляю я про себя. Нет, не для того, чтобы помучить Кэндис. Она ему безразлична. Кэт он забрал, потому что именно она унаследует собственность Кэндис в доверительном управлении. Кэт для Мартина — это деньги, а ничто другое его не интересует.

Я чувствую, как по моей шее стекает пот. Думаю, Кэндис тоже изнывает от жары. Я жду, когда она снова спросит, почему Мартин, в отличие от нас с Кэт, не выбрался из дома.

А она непременно спросит.

И мне придется ответить.

Мы долго сидим в тишине. Кэндис опустила лоб в ладонь. Я уже подумала, что она задремала, но Кэндис медленно склоняет голову набок и смотрит на меня.

— Что же случилось с Мартином?

Я оглядываю дворик, проверяю, кто еще не боится находиться на улице в самый жаркий час дня. Пожилой мужчина на другом краю террасы похрапывает во сне. Все медсестры в здании. Кэт по-прежнему спит.

Я поворачиваюсь к Кэндис.

— Прежде чем вы узнаете остальное, я должна вам кое-что сказать. Я действовала в интересах Кэт. Важно, чтобы вы это помнили. Я… я должна знать, что вы мне доверяете.

Глаза Кэндис прикованы к моему лицу, но она молчит.

— Могу я рассчитывать на ваше доверие? Вы мне доверяете?

— Я… мы едва знакомы, — наконец отвечает она.

— Я привезла к вам Кэт, хотя могла бы оставить ее себе. Вы должны мне доверять.

Она бросает взгляд на дочь и снова обращает его на меня.

— Хорошо. Я вам доверяю.

Мне хочется надеяться, что она говорит искренне. Я вынуждена положиться на ее слово. Что ж, начнем, решаюсь я.

— Помните, я упоминала, что Белинда приехала в Сан-Франциско в поисках своего мужа, который ей был известен под именем Джеймс? — спрашиваю я. — И что она увидела наше с Мартином свадебное фото?

Кэндис кивает, и я начинаю свой рассказ с того момента, как в гостиной свадебный портрет полетел на ковер, а на кухне засвистел чайник. Описываю почти все, что случилось с нами, пока мы не добрались до «Лорелеи» пятью днями позже.

Опуская подробности о том, как упал Мартин, говорю лишь, что он бросился на нас, завязалась борьба, и он оступился. Умалчиваю о том мгновении, когда я вытянула руки, пытаясь остановить Мартина, ринувшегося на Белинду. Не говорю и о том мгновении, когда я взглянула на Белинду и увидела, что из нее хлещет кровь с водами. Те воспоминания принадлежат другой девушке. Им не место в этом жарком дворике.